– Я ведь не барашек-подманок, правда?
– Нет, – ответил я, не зная, что подманком называли барана-предателя, обученного отводить на скотобойню приготовленных на убой овец.
Она положила меня на холодную, ровную поверхность каталки и накрыла одеялом.
– Ну, поехали! – весело сказала она.
– Не вешай нос, – подбодрил меня Ангус. – Скоро ты к нам вернешься.
– Да, он проснется уже в своей теплой кроватке, – сказала сиделка Конрад.
– Удачи! – крикнул мне Мик.
Пьяница приподнялся на локте и, когда мы проезжали мимо его кровати, хрипло сказал:
– Спасибо за яйца, дружище. – А потом добавил погромче: – Молодчина!
Сиделка Конрад покатила меня по длинному коридору и через стеклянные двери ввезла в операционную, в центре которой стоял высокий стол на тонких белых ножках.
Возле скамейки, покрытой белой тканью, на которой были разложены металлические инструменты, стояли сестра Купер и еще одна сиделка.
– Ну, вот и ты! – воскликнула сестра и, подойдя ко мне, погладила меня по голове.
Я посмотрел ей в глаза, ища в них ободрения.
– Боишься? – спросила она.
– Да.
– Глупышка. Чего тут бояться? Через минуту заснешь, а потом проснешься уже в своей кроватке.
Я не понимал, как такое возможно. Я был уверен, что как только меня начнут перекладывать с одного места в другое, любой сон как ветром сдует. Мне казалось, что все это они говорят лишь для того, чтобы обмануть меня, и я вовсе не проснусь у себя в кровати, а на самом деле вот-вот случится что-то страшное. Но я очень доверял сиделке Конрад.
– Я не боюсь, – сказал я сестре.
– Я знаю, – доверительно сказала она, положила меня на стол и поместила мне под голову небольшую подушку. – Теперь не двигайся, а то свалишься.
В это время в операционную быстрым шагом вошел доктор Робертсон. Массируя себе пальцы, он стоял надо мной и улыбался.
– «Брысь, брысь, черный кот», ты ведь эту песенку поешь? – Он похлопал меня по плечу и отвернулся. – Коляски и черные кошки, эх! – бормотал он, пока подошедшая сестра помогала ему надеть белый халат. – Коляски и черные кошки! Ну-ну!
Вошел доктор Кларк, седоволосый мужчина с тонкогубым ртом.
– Муниципалитет так и не засыпал ту яму у ворот, – сказал он, повернувшись к сиделке, которая подала ему халат. – Не знаю… Неужели теперь уже никому верить нельзя? Что-то халат, по-моему, мне великоват… А, нет, это мой, все правильно.
Я смотрел на белый потолок и думал о луже возле наших ворот, которая всегда появлялась там после дождя. Я с легкостью мог через нее перепрыгнуть, а вот Мэри не могла. Я мог перепрыгнуть через любую лужу.
Доктор Кларк отошел к моему изголовью и стоял там, держа у меня перед носом белую подушечку, похожую на ракушку.
По знаку доктора Робертсона он пропитал подушечку жидкостью из синей бутылочки, и, сделав вдох, я едва не задохнулся. Я вертел головой из стороны в сторону, но он водил подушечкой вслед за моим носом, и перед глазами у меня вспыхнули разноцветные огни, потом сгустились тучи, и, окутанный ими, я поплыл неведомо куда.
Проснулся я не в своей постели, как обещали сестра Купер и сиделка Конрад. Я пытался пробиться сквозь туман, а мир вокруг меня кружился, и я не понимал, где я, до тех пор, пока в какой-то момент не увидел вдруг потолок все той же операционной. Спустя какое-то время я разглядел лицо сестры. Она что-то говорила мне, но я ее не слышал. Однако через минуту мне и это удалось.
– Проснись, – говорила она.
Некоторое время полежав в тишине, я все вспомнил и почувствовал себя обманутым.
– Я не у себя в кровати, как вы обещали, – пробормотал я.
– Видишь ли, ты проснулся раньше, чем мы смогли тебя туда перевезти, – объяснила она и добавила: – Сейчас ты ничуточки не должен двигаться. Гипс у тебя на ноге еще не высох.
Я ощутил тяжесть в ноге и каменную хватку гипса на бедрах и талии.
– Лежи тихо, – сказала сестра. – Я отойду на минутку. Присмотрите за ним, сиделка, – обратилась она к сиделке Конрад – та убирала инструменты в стеклянные футляры.
Сиделка Конрад подошла ко мне.
– Как себя чувствует мой мальчик? – спросила она.
Ее лицо показалось мне невероятно красивым. Я любил ее пухлые, румяные, словно яблоки, щеки и блестящие маленькие глаза в обрамлении длинных ресниц, весело глядевшие из-под густых темных бровей. Я хотел, чтобы она осталась со мной и никуда не уходила, и я хотел подарить ей лошадь и двуколку. Но меня мутило, я смущался и не осмеливался всего этого ей сказать.
– Не двигайся, ладно? – предостерегла она меня.
– Кажется, я немного пошевелил пальцами, – сказал я.
Оттого, что все запрещали мне двигаться, мне захотелось пошевелиться, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Я чувствовал, что мне обязательно нужно проверить, могу ли я двигаться, а удостоверившись, я уже буду лежать спокойно.
– Нельзя шевелить даже пальцами, – сказала она.
– Я больше не буду, – пообещал я.
Меня продержали на операционном столе до обеда, затем осторожно перевезли в палату и переложили на кровать, где была установлена стальная рама, поддерживавшая одеяло высоко над моими ногами и загораживавшая Мика, который лежал в другом конце палаты.
Сегодня был день посещений, и вскоре начали прибывать родственники и друзья больных, нагруженные пакетами и свертками. Смущенные присутствием стольких больных, они торопливо протискивались между кроватями, не глядя по сторонам и не отрывая взгляда от того, к кому пришли. Последние тоже чувствовали себя не в своей тарелке. Они отводили глаза, делая вид, что не видят своих посетителей, пока те не оказывались прямо у их кровати.
Больные, у которых не было друзей или родных, тоже не могли пожаловаться на недостаток внимания. С ними обычно беседовали девушка из Армии спасения, священник или проповедник – ну, и конечно, неизменная мисс Форбс.
Мисс Форбс приходила в каждый день посещений с охапкой цветов, религиозных брошюр и толстых шерстяных носков. На вид ей было лет семьдесят. Она ходила с трудом, опираясь на палку, и всегда постукивала этой палкой по спинке кровати тех больных, кто не обращал на нее внимания.
– Ну-с, молодой человек, – говорила она, – надеюсь, вы выполняете предписания доктора. Только так можно выздороветь, знаете ли. Вот вам пирожки с коринкой
[4]. Если будете хорошо жевать, несварения у вас не случится. Пищу всегда нужно тщательно пережевывать.
Мне она каждый раз приносила леденец.
– Они прочищают грудь, – объясняла она.
Сегодня она, как обычно, остановилась в изножье моей кровати и мягко сказала:
