Я знаю, где искать моего адресата. Я уже чувствую его. Точнее, её.
9.3
Дверь нужного купе была открыта, и внутри этого маленького автономного мира я увидел образцовую (по современным меркам) китайскую семью. То, что эти люди друг другу не посторонние, я понял, как только на них взглянул: их объединяло естественное и непринуждённое тепло, сквозившее в движениях и коротких, похожих на междометия словах, которыми они обменивались – быстро, резко и при этом мягко, будто мурлыча неведомую мне песню. Я мало что понимал по-китайски, но считывать чужие эмоции и настроение умел на лету. Этому меня ещё в раннем детстве научил отец. Когда он приходил домой после тяжёлого рабочего дня, по его скупому на мимику лицу – лицу потомственного военного, отдавшего армии большую часть сознательной жизни, – я мог с точностью до девяносто девяти процентов угадать, буду ли сегодня наказан за новые шалости или всё-таки пронесёт. Но то, что удавалось с отцом, никогда не срабатывало с матерью: она была очень эмоциональна, бурно выражала чувства, которые сплетались в настолько большой и запутанный клубок, что я никогда не понимал, что она в эту минуту чувствует и чего от меня хочет. Когда я бывал покорным и прилежным, мать вдруг ни с того ни с сего могла разразиться гневной тирадой или даже как следует меня отлупить. Когда же я был раздражён и откровенно шкодлив, она или не обращала на меня внимания, или пыталась похвалить и даже поощрить, испытывая непонятные приливы родительской нежности и любви. Позже, став взрослым, я пришёл к выводу, что неконтролируемое проявление чувств матери ко мне объяснялось в известной мере их садомазохистскими отношениями с отцом, в которого она была всецело влюблена и который зачастую позволял себе вытирать об неё ноги, при этом делая такое благородное выражение лица, будто его поведение – не просто норма, а подарок небес. В общем, с матерью у меня откровенно не складывалось, и отец в периоды недолгого пребывания в лоне семьи (в основном он был занят на работе, ну или говорил, что на работе) это подмечал, потому и приказал – именно приказал, как привык среди подчинённых, – найти наконец няню, избавив неокрепшую психику единственного отпрыска от «бессмысленных и вредных влияний» психически нестабильной матери.
Закончилось всё не очень: оказалось, что у моего ультраконсервативного отца на стороне был роман с одним из списанных военных роботов. Естественно, когда его армейские заказчики об этом узнали (спасибо китайским конкурентам папаши, решившим зайти на наш рынок робототехники с помощью данного компромата), они тут же разорвали с ним все контракты и внесли в пожизненный чёрный список, объявив персоной нон грата. Не оправившись от психологического удара, уже через несколько месяцев отец принял удар физический – смертельный инфаркт. Мать тоже не пережила подобного потрясения, попав в закрытую психиатрическую лечебницу, из которой уже, кажется, никогда не выйдет. Такая вот семейная драма – трагичная и нелепая, как и вся моя жизнь…
В отношениях китайской семьи, с которой мне довелось ненадолго пересечься, драматизмом и не пахло. Это было понятно сразу. По любящим глазам большой, неповоротливой, старой и молчаливой бабушки в чёрном, до щиколоток, платье, глядевшей на сына с нескрываемым восхищением. По тому, как сын, худой тихий мужчина лет сорока пяти (похожий на профессора математики – старомодными очками с диоптриями, прилизанным пробором, гладко выбритым лицом и столь же выглаженным серым костюмом) тепло и спокойно отвечал что-то супруге, ещё более кроткой миниатюрной женщине, одетой в национальное красно-зеленое платье из нановолокна. Наконец, это было ясно по невероятной силе чувств, окружавших почти осязаемым энергетическим сгустком главного человека маленького купе – милую и по-детски красивую девочку лет четырёх-пяти, сидящую на небольшом откидном столике в пухлом лазурном комбинезоне и не отрывающую взгляда от детского росфона, пристёгнутого смешным пушистым блестящим браслетом к её ручке.
Первым меня заметил глава семейства. Когда он услышал кодовое, произнесённое почти шепотом Delta Industries, то тихо охнул, что-то быстро мяукнул жене и, посмотрев на свои старые электронные часы, энергичным жестом предложил мне войти и сесть рядом с бабушкой, а сам, плотно закрыв дверь, устроился с супругой напротив. Все они пристально смотрели на меня, а я не мог отвести глаз от девочки, не обращающей на гостя никакого внимания. Так мы и просидели около минуты, ничего не говоря, – с нескрываемым интересом и покорным ожиданием чего-то нового и важного в жизни каждого из нас. Тишину прерывала лишь главная героиня этой мизансцены, то и дело озвучивая происходящее на её гаджете с помощью междометий, отдалённо напоминающих понятные всякому русскому человеку «ух!», «ох!», «ага!» и «ого!». Словно загипнотизированный, я разглядывал это маленькое создание: она смотрела свои наивные мультики, то и дело тыча пальчиком в экран с милой непосредственностью и неподдельным удивлением, которые присущи только детям её возраста – а позже, с неизбежным наступлением юности, безвозвратно исчезают в пугающей, всё увеличивающейся в размерах воронке взрослости.
– Внимание: через несколько минут с седьмого пути отправляется поезд номер тринадцать ноль один, следующий по маршруту «Москва – Гуанчжоу». Просим пассажиров занять свои места согласно купленным билетам, а провожающих – покинуть вагон.
Я перевёл взгляд на родителей.
– Вы говорите по-русски?
Отец нажал на одну из дужек своих потёртых очков, встроенный в них голосовой ассистент быстро перевёл сказанное – и взрослые почти синхронно отрицательно замотали головами. Увы, этого следовало ожидать: осев в РНКР, большинство китайцев не научилось изъясняться на местном языке. Как и мы не научились понимать их, что, конечно, не давало нашим народам шансов на реальное сближение: находясь в одной стране, мы жили в двух разных реальностях. Что касается меня, то я был из тех молодых русских, кто так и не смог заговорить по-китайски: в гимназии учился спустя рукава, а любимую няню-китаянку понимал практически без слов, да и она со мной не то чтобы много разговаривала – просто любила, ухаживала и присматривала, чтобы я окончательно не скатился по социальной лестнице, пока отец пропадал на дорогой его сердцу работе, а мать – на дорогих приёмах у частного психотерапевта.
– Видите ли, я принёс для вас данные.
Мужчина перевёл и эти мои слова и, сказав короткое «а!», достал из внутреннего кармана пиджака крошечный переносной девайс такого же серого, как его костюм, цвета. Теперь взгляды взрослых были устремлены на устройство, а девочка подняла голову и, увидев новую электронную игрушку, показала на неё своим миниатюрным пальчиком и весело гукнула. Недавно обретённое внутреннее зрение подсказывало мне, что информация, которую я должен был доставить, предназначалась именно для неё.
– Граждане провожающие, пожалуйста, покиньте вагон. Поезд отправляется!
Фраза звучала всё громче и громче: проводница произносила её на повторе, сначала на русском, потом на китайском, двигаясь в нашу сторону. В подтверждение её слов состав выпустил пар и начал движение.
Отец протянул руку с ресивером вперёд и нажал на кнопку, расположенную на фронтальной стороне корпуса. Если бы перед ресивером находилась линза, то он бы завибрировал или подсветился, но никакого сигнала активации не последовало. Члены семьи в недоумении посмотрели на девайс, а девочка прокомментировала ситуацию разочарованным «у». Мать выхватила ресивер из рук отца и начала трясти, как старый электронный градусник, показывающий неправильную температуру.
