— Хотелось бы верить, что я никого не ненавижу в прямом смысле этого слова. То есть ненавижу, конечно, педофилов, серийных убийц и врагов Америки. — Было заметно, что он улыбается. — А агент Такер мне не нравится, потому что она склонна к предательству.
Амайя на мгновение задумалась.
— Предательство кажется мне абстрактным понятием, по крайней мере относительно работы. Я понимаю преданность людям, которые тебя любят, семье, друзьям… Но я впервые работаю в команде. У меня, конечно, была групповая практика во время учебы, да и на работе тоже, и я понимаю, как важно быть точной и исполнительной, но никогда не чувствовала потребности, да и необходимости, быть частью коллектива, да еще и неразрывной частью.
Джонсон не согласился:
— Вы говорите, что не слишком разбираетесь в командной работе, однако за часы, проведенные с нами, вы проявили больше лояльности к нашему подразделению, чем Такер за все время работы. Взять хотя бы тот факт, что она позвонила в Галвестон, хотя Дюпри сказал, что поговорит с капитаном сам, как только закончится звонок. — Он фыркнул. — Железная Такер… Поверьте, если б ее знали люди из Национального центра ураганов, они тоже так ее называли бы. Беспринципная и одновременно разрушительная. Такое поведение вредит расследованию; нельзя опережать действия группы только для того, чтобы заработать очки… Вряд ли это понравилось капитану Риду. Когда набрали его номер, ему только и оставалось, что обороняться или оправдываться. Так что да, она мне не нравится. Вы слышали, как она вела себя во время разговора? Заявила, что поведение Нельсона вызвало у нее подозрения. Почему она не поделилась этим со всеми, чтобы мы вместе могли над этим поработать? Потому что она умна и в ее поведении всегда есть расчет. Она делает это не просто так: Такер — хитрая лиса, и я могу гарантировать, что по окончании расследования она представит начальству личный отчет, в котором будут ясно изложены ее идеи, достижения или предложения. Это предательство по отношению к Дюпри, ко всей нашей команде.
Амайя кивнула.
— А Эмерсон?
Она отчетливо слышала, как фыркнул Джонсон, и была уверена, что он покачал головой.
— Эмерсон — подхалим; не слишком выдающийся сотрудник, но умеет работать в команде. Он знает, что не так умен, как Такер, без нее он пустое место, поэтому смотрит ей в рот. Эмерсон — прихлебатель, не слишком умный, но по-своему довольно надежный.
Амайя, казалось, размышляла над его словами.
— Вы хорошо знаете Дюпри. Как думаете, почему тогда он держит ее в команде?
— Дюпри интересует только текущее расследование, а агент Такер очень хороша в своем деле; прочее его не волнует. — Джонсон сделал паузу, а потом с некоторым недоумением добавил: — Такер дышит ему в спину, а ему словно все равно.
— Звучит так, будто здесь целый заговор, — сказал Шарбу, улыбаясь в темноте.
Амайя была более прямолинейной:
— Вы думаете, Такер претендует на должность Дюпри?
Джонсон расхохотался:
— Одно дело, на что она претендует, и совсем другое — на что способна. Такер — отличный следователь, но Дюпри — иголка в стоге сена. Такие агенты, как он, рождаются раз в поколение. Это просто другой уровень. Такер кажется мне предательницей, потому что она такая и есть. Несправедливо ставить личные амбиции выше расследования. Не заблуждайтесь, Саласар, я не иголка, но и не прихвостень. И я не стал бы поддерживать интригана только затем, чтобы прятаться в его тени.
Амайя кивнула; нечто похожее она слышала от Дюпри на лестнице.
— И чем, по-вашему, сейчас занимается наш шеф? — осторожно спросила она, возможно, подавленная темнотой, которой боялась. — Вы, как и я, наверняка видели, как он шепчется с детективом Буллом.
— Заместитель инспектора Саласар, вы кое-что не понимаете. Дюпри всегда где-то еще, всегда на шаг или даже на два впереди остальных; вот почему у него всегда такой озабоченный вид. Он словно Атлант, держащий на плечах целый мир.
— Я заметил, что он редко улыбается… — вставил Шарбу.
— Да, он серьезный парень, но, по правде сказать, с тех пор как мы здесь, он стал еще мрачнее, чем обычно.
Амайя обратилась к невидимому в темноте Шарбу:
— А вы, Билл? Вы знаете, что на уме у вашего коллеги? Может, мне показалось, но я почти уверена, что Булл с Дюпри знали друг друга раньше, хотя в полицейском участке они вели себя так, будто никогда не встречались.
— Ах, заместитель инспектора, вы попали в яблочко, — сказал Шарбу, смеясь. — Уж я-то знаю, что такое верность.
— Я думала, что верность и искренность — две стороны одной медали. Вас не беспокоит, что ваш коллега что-то от вас скрывает? — настаивала Саласар.
— Мы — Билл и Булл, а не Том и Джерри. Преданность не значит, что ты обязан рассказывать все. Но это значит, что ты расскажешь все, что нужно рассказать.
Амайя улыбнулась Шарбу так, как ни за что не улыбнулась бы при свете.
Глава 29
Нана. Проклятый
Новый Орлеан, стадион «Супердоум»
03:00 утра, понедельник, 29 августа 2005 года
Несмотря на то что Нана не приняла снотворное, хотя всегда повторяла, что спать без него невозможно, она все равно уснула. Ее разбудил ропот десяти тысяч голосов — люди дышали или что-то шептали друг другу — и жалобный вой ветра, чье эхо разносилось в верхних этажах «Супердоума». Она подняла глаза. Музыка, звучавшая в течение всего дня из громкоговорителя, смолкла, и кто-то приглушил яркий свет прожекторов. Дети, которые в течение первых нескольких часов бегали по проходам, казалось, выбились из сил и теперь крепко спали, раскинувшись прямо поверх родителей или на полу, сбившись в кучку, как котята.
Нана почувствовала покалывания в животе: настало время справить нужду. Она сходила в туалет перед выходом из дома, но потом очень долго сидела не шелохнувшись — боялась, что кто-то займет ее место. Они выбрали первые два кресла в ряду, расположенном у прохода. Бобби поставил инвалидную коляску Селеты рядом со своим креслом, стараясь освободить место для людей, которые непрекращающимся потоком прибывали весь день до самого комендантского часа. Время от времени подъезжали патрульные машины, привозившие бездомных и бродяг, не желавших проследовать в убежище добровольно. В восемь часов им раздали бутерброды и бутылки с водой, а в десять тридцать — сахарный пончик и сок. Бобби принес из дома рюкзак с питьем и бутербродами, но в первую очередь они съели то, что раздавали власти.
— Нана, мы не знаем, сколько еще пробудем здесь и в котором часу завтра вернемся домой; эти бутерброды лучше съесть сейчас, а наши приберечь на всякий случай, на потом.
Было жарко, Нана выпила целую бутылку воды и больше половины пакетика сока, и ее мочевой пузырь был переполнен. Она встала, осторожно опираясь на палку. Нана много времени провела сидя, и хотя была готова к тому, что прооперированное бедро вот-вот заболит, ныли главным образом колени. Селета спала, уронив голову на грудь, несмотря на постоянный гул ветра и шушуканье тех, кто не спал. Нана слышала, как тяжело она дышит. Бобби вытянулся, сдвинувшись на край кресла; капюшон толстовки скрывал половину его лица. Он дремал, сложив руки на рюкзаке, висевшем на груди.
