— Если тебе это нравится, Герман, пусть будет так.
Я тяжело дышу. Злюсь. Только всё бесполезно.
Наше химическое взаимодействие, наша тонкая, сладкая связь, от которой кружилась голова, — всё это исчезло.
Чувство неудовлетворённости колупает меня изнутри. Я хочу потрясти Аню за плечи. Ещё час назад я планировал от неё отдалиться. А теперь конкретно так страдаю.
За столом тишина. Даже моя мать молчит и никак не комментирует.
— Вынуждена вас покинуть, кажется, у меня разыгралась мигрень. — Не выдержав напряжения, мама встаёт из-за стола, держась за голову.
Мой брат с женой вызываются её проводить.
Отец молчит, загадочно покручивая в руках столовый нож. Прощаются Дубовские. Я прошу погасить фонарики. Меня бесит транслируемое ими праздничное настроение. Нет его, этого настроения. Я его убил. А Анюта по-прежнему колупает торт.
— Аня, мы можем поговорить нормально?
— Да, конечно.
Смотрю на неё, она на меня, только так неинтересно и вяло, что я снова выхожу из себя. Громко вздыхаю.
— У нас всё нормально?
— Да, конечно, — невинно приподнимает брови. — Более чем отлично. У нас брак.
Она отворачивается и, приподнявшись, берёт ещё один кусок торта. В принципе правильно, зачем добру пропадать. Пусть ест!
— Если уж вы собрались в Бангладеш, — сжимая губы, давясь смехом и продолжая крутить нож, присоединяется к разговору отец, он один остался за столом и внимательно за нами наблюдает. — У меня друг там был, в чудесном городе Дакке. Там народу столько, что вам и не снилось.Так вот, мой друг поступал следующим образом: он не кушал в Бангладеш.
— Это как? — отодвигает торт Аня и заинтересованно слушает.
Я аж дышать начинаю глубже, так меня коробит её внимание к собственному отцу.
— Мой приятель не пользовался услугами общепита. А шёл в лавку и покупал там мешок риса и пару консервных банок тунца.
— Блин, так интересно, расскажите поподробнее.
Отлично, значит, со мной она полудохлая, а отцу улыбается. Одёргиваю себя, сжав зубы. Я сам себе противен.
— Да там сущий ад. Иногда по настроению он докупал консервную банку кукурузы. Не забывайте, кстати, проверять срок годности консервов, в половине случаев будет просрочено. Так вот, всё это в течение полутора-двух часов готовилось на медленном огне. Получалось простенько, но съедобно. И главное — абсолютно безопасно. Кроме того, периодически варил себе геркулесовую кашу. Обычно дома он варил кашу минут пять, но там — полчаса. Ибо неизвестно, где и как хранились хлопья. Про захваченные из самолета одноразовые вилки-ложки стоит упоминать? Думаю, вы сами всё поняли.
— Ужасное место, да?
С ним она меняется. Говорит иначе. Смеётся.
— Поскольку общественных туалетов практически нет, Анюта, а те, что есть, — чудовищны, народ массово справляет нужду по углам. Забавное наблюдение: тамошние мужики писают исключительно сидя.
— О боже, кошмар, — всплеснув руками, смеётся Аня, — но всё равно жутко интересно.
Они продолжают болтать. А я затыкаюсь. Потому что не могу справиться с переживаниями и какими-то совершенно нелепыми душевными терзаниями. Впервые в жизни я чувствую себя лишним.
Глава 61 Тритон
— Ну всё. Объявляю праздник закрытым. Можно идти спать. — Встаю, поглядывая на свою красавицу супругу, жду её реакции.
Она же, послушно кивнув, улыбается отцу.
Не могу вынести её игнора и выхожу из-за стола, задвигаю свой стул. Мне нужно чем-то занять руки, чтобы не наделать глупостей.
— Вот и хорошо. Я жутко устала. Спасибо за чудесную компанию, — приветлива с ним.
Меня же по-прежнему не замечает. Уходит. Надо бы её проводить, но мои ноги будто припаяны к бетонной площадке. Смотрю ей вслед. Она великолепна. Причём неважно, что на ней надето.
— У вас не всё гладко, верно, сынок?
Прищурившись, смотрю на отца. Отличный вопрос во время празднования свадьбы.
Это ведь ради денег и отцовской империи я затеял весь этот фарс. Но почему-то сейчас, оставшись наедине с собственным предком, я не опасаюсь того, что всё тайное станет явным. Меня больше волнует, что я собственноручно превратил весёлую и яркую девушку в послушного робота.
Отцу не отвечаю. Ну что я ему скажу? Что был дураком, потом опять дураком, ещё раз дураком и в конце стал идиотом?
Опираясь руками на спинку стула, наблюдаю за тем, как золотые лучи вечернего солнца сменяются сначала багровым цветом, а затем сгущаются до состояния полного мрака.
— Тебе стоит догнать её и затащить в одну из спален, — смеётся отец.
— Это единственно правильное завершение свадебного торжества, отец. Пожалуй, я так и сделаю, — вру, опять вру.
Даже если Аня меня пустит в нашу, то я наверняка буду спать на полу.
— Ты так не сможешь сделать, Герман, верно?
Пытливый взгляд отца ничего не упускает из виду.
— Это ещё почему? — опять я включаю эмоционального импотента.
Строгий, суровый взгляд. Холодное лицо.
Привык скрывать чувства, быть чёрствым и непрошибаемым.
Не могу сближаться с людьми и открываться им. Отсюда все проблемы. Когда женщины липнут ко мне сами, мне легче. Но если нужно вот так: быть честным и щедрым на чувства — меня будто ступор сковывает. Желание отодвинуться.
А с Аней от этого только хуже.
Вздохнув и недовольно поёжившись, продолжаю смотреть на чернильные тучи, разрубленные красными всполохами уходящего солнца.
— Твоя жена скорее прищемит тебе хвост, чем пустит к себе в постель.
— Отец, я не понимаю, о чём ты.
— Зато я всё понимаю, Герман. Ты думал, и эта сделка выгорит, но в итоге влюбился в девочку по уши.
Взглянув на отца, вижу, что он улыбается. В уголках глаз собрались морщины. Покрытая серебром голова блестит в лучах заката. Я всегда уважал отца, всегда старался делать так, чтобы он гордился мной. Конечно, он всё понял.
Рассмеявшись, качаю головой. И снова борюсь сам с собой.
— Ни в кого… — глубокий тяжелый вздох. — В смысле, конечно, она же моя жена. — Поправляю пиджак, расстёгиваю пуговицы, раскидываю полы.
— Когда я придумал всю эту фигню с наследством и браком, я просто хотел подтолкнуть своего старшего сына к созданию семьи, но я даже представить себе не мог, что ты настолько меня не уважаешь.
— Отец…
Разговор сворачивает куда-то не туда.
— Что отец? Герман, ты взял в заложники замечательную девочку, откопал брильянт среди кучи навоза и в итоге бросил всё это псу под хвост. Что ты натворил, Герман? Почему вы всё время ссоритесь? Я же вижу, что она, как это ни удивительно звучит, неравнодушна к тебе.
