Наш знакомый Публий Кальв, не занимавший имперских постов, в течение длительного времени был избавлен от подобных расходов, но столь завидное положение закончилось в тот момент, когда он стал претором. За время пребывания на этом посту он приложил столько же сил для обеспечения поставок африканских леопардов через своего друга, бывшего легатом в Нумидии, и для организации весьма желательных гонок колесниц, сколько ему пришлось затратить для выстраивания своего обвинения перед трибуналом. За один хороший тур гонок колесниц тратили до 400 тыс. сестерциев (16 тыс. долларов), а некоторые из более богатых друзей Кальва столкнулись с тем, что преторские игры могли стоить им в дюжину раз больше. Сенатор радовался тому, что тратил на такие престижные вещи примерно вполовину меньше своих коллег, правда, за это ему все равно пришлось жить в течение двух лет, экономя на всем, и к тому же продать одну из своих вилл
[333].
Неописуемая популярность игр. Во время проведения игр на них присутствовали буквально все жители Рима. Когда-то рабам законодательно запрещалось там находиться, но закон этот благополучно забыли спустя несколько поколений. Мало нашлось бы таких глав семейств, которые рискнули бы стать крайне непопулярными, не позволив своим фамилиям посещать хотя бы самые известные состязания. Носильщики паланкинов, ожидавшие команды, бездельничавшие посыльные, все слуги и приживалы в больших особняках яростно спорили по поводу каждого события этих состязаний и ставили на кон все свои монеты, которые дали им их хозяева перед выходом, и эта страсть оказывалась такой же, что и у оборванных плебеев, населявших вонючие инсулы или ночевавших под крытыми галереями.
Можно было подумать, что половина Рима жила только от одних гонок колесниц до других и от одного состязания гладиаторов до другого. Каждое такое событие представляло собой демонстрацию социальных ролей. Передние места предназначались для магистратов, которые занимали курульные кресла в порядке значимости своих должностей; существовали также почетные места для сенаторов и других категорий, а сразу за ними – места для всадников. Если присутствовал император, он сидел в особом отсеке (cubiculum), который – по демократической снисходительности Траяна – был выдвинут далеко вперед, чтобы все зрители могли его видеть.
Эти почетные места были бесплатны, но огромное количество зажиточных зрителей старались приобрести билеты на более престижные ряды сидений – сразу за всадниками
[334]. Цены обыкновенно бывали незначительны, но относительно этих билетов проделывались вещи, известные и в более поздние времена: уполномоченные за сдачу в аренду мест (locarii) скупали для себя значительное число зарезервированных мест на наиболее популярные зрелища, а потом перепродавали их накануне состязаний по завышенным ценам. Надо упомянуть, что за этими зарезервированными местами имелись еще и бесплатные – для первых пришедших, а уже за ними оставалось обширное пространство, где плебеи и рабы могли стоя наблюдать за происходившим, жестами и криками выражая свое отношение к нему.
Меньшая популярность театров по сравнению с цирками и амфитеатрами. Все общественные представления можно разделить на три группы – театральные постановки, гонки в цирках и сражения гладиаторов. Для основной массы зрителей театр никогда не обладал той вульгарной притягательностью, которую таили в себе два других вида зрелищ. С другой стороны, довольно значительная группа людей высокого положения и хорошего образования считала два последних зрелища «уделом толпы» и всегда выражала презрение к гонкам колесниц и боям фракийцев. Но даже самые утонченные римляне, однако, никогда не были истинными афинянами. Трагедии, в которых речь шла о глубоких человеческих проблемах, такие, которые принесли успех и признание Эсхилу и Софоклу, абсолютно не имели успеха на берегах Тибра. Появилась даже растущая неприязнь к лучшим образцам комедий. Куда больше римские зрители наслаждались в театре грубыми развлечениями на сцене.
Как правило, сцена в театрах была длинной и узкой, размером примерно 120 на 24 фута, и при этом приподнятой только на три фута над орхестрой, где мог танцевать и выступать хор
[335]. В заднике сцены, жестко закрепленном и расписанном под фасад дворца, имелись три двери и украшения в виде колонн и ниш для неизбежных статуй муз, Аполлона и тому подобных божеств. Большой занавес, который не опускался сверху, но выкатывался из-за сцены, открывал наиболее популярные спектакли, которые разыгрывались на этой сцене. Уже давно Гораций выражал недовольство тем, что римские зрители могут разойтись неудовлетворенными, если в постановке не будет показан «медведь либо же поединок боксеров».
Однако существовали два типа представлений, которые наверняка могли привлечь настоящих театралов в гораздо большей степени, чем эти весьма дешевые сценические уловки, – это были миманс и пантомима.
Миманс: характерная игра. Миманс являлся исконно латинским видом искусства, хотя, безусловно, нечто подобное имелось и в греческой «новой комедии». Здесь была представлена повседневная жизнь без актерских масок и котурн; зрелища всегда вульгарны, порой даже непристойны, а по своему характеру близки к бурному фарсу; диалоги чрезвычайно грубы, да и ситуации вполне соответствовали языку. Актеры были одеты в шутовские костюмы, всегда до предела гротескные, а наряду со старшим mimus’ом, игравшим ведущую партию, имелся также второй актер, который, как правило, вызывал бурные аплодисменты верхних рядов. Он всегда являлся strepidus’ом или parasitus’ом, нечто вроде Панталоне из будущей итальянской комедии масок, клоуном с надутыми щеками и бритой головой, основной задачей которого было получать пинки и удары от главного актера.
Другие роли исполняли женщины, которым было запрещено появляться на сцене в «законных» трагедиях и комедиях. Часто танцы и позы, которые принимали эти актрисы, оказывались неописуемо вульгарными, и их репутация женщин легкого поведения была вполне установившейся. Благодаря этому их присутствие привлекало в театр неоперившуюся молодежь, и любовные связи с актрисами считались совершенно нормальными для молодых людей. Однажды Цицерон защищал в качестве адвоката довольно скромного клиента, некоего Планка. «Он обвиняется в том, что сбежал от актрисы? – вопрошал адвокат. – Но разве это не всего лишь приятное времяпрепровождение, давным-давно дозволенное обычаем?»
Сюжеты, представленные в мимансе, соответствовали его общему характеру: атаман воровской шайки, обдуряющий глупого стражника, посланного на его поимку; любовник, застигнутый неожиданным возвращением мужа и прячущийся в большом сундуке; нищий, внезапно получивший большое наследство; простой человек, неожиданно попавший в мир привидений; эпизоды, связанные с очень умным дрессированным псом, и т. д. и т. п. Некоторые действа представлялись на довольно высоком уровне, но обычно устроители не замахивались на значительные темы – именно такие больше всего нравились публике, переполнявший эти театры на открытом воздухе с утра и до захода солнца.
