Но, пока я смотрела, как он неуклюже бредет по каменистому пляжу, то и дело оскальзываясь на мокрых водорослях, мной овладела странная грусть. Наверное, стоило быть с ним помягче. Но он должен понять, что я всегда говорю все как есть и ничего кроме этого! Факты есть факты. С ними не поспоришь!
— Французишка! — крикнула я ему вслед во все горло. — Эй ты, французишка!
Он обернулся и замер. Его глаза были красными от слез. Потом слегка приподнял плечи, словно спрашивая, зачем я его позвала.
Вдруг его рот стал похож на большую букву «О». И он кинулся ко мне со всех ног, что-то крича и размахивая руками.
Я вдруг поняла, чего он так испугался.
За спиной раздался грохот. А потом скрежет. И звучный треск.
Шум нарастал, земля под ногами содрогнулась.
Я подняла глаза.
От утеса, нависшего надо мной, откололся огромный кусок и летел прямо на меня.
Гигантские комья грязи, осколки камня, вырванные с корнем кусты — все это катилось вниз, стремительно набирая скорость. Кровь застыла у меня в жилах.
— Беги! — проорал Генри. — Скорее!
И я побежала — так быстро, как еще в жизни не бегала. Грудь жгло огнем, сердце бешено колотилось, я изо всех сил старалась не поскользнуться на водорослях.
Ровно в тот миг, когда я наконец добежала до Генри, на берег с оглушительным грохотом рухнул град из камней, грязи и осколков скалы, сотрясая землю у нас под ногами.
Генри прижал меня к себе, да так крепко, что чуть не задушил.
— Слава богу! — вскричал он. — Слава богу!
Представляете, он не отпускал меня целую вечность! В конце концов мне стало жарко и я начала вырываться у него из рук — крепкие объятия мне никогда не нравились. Я чувствовала себя словно пойманный в клетку зверек и потому со всей силы отпихнула Генри.
Ну и вид у него был! Глаза красные, лицо перепачкано, на щеках — грязные дорожки от слез, вся рубашка — в темных пятнах (моя вина, признаю). Выглядел он как заправский оборванец. Удержаться от смеха было невозможно. И я, конечно же, не сдержалась.
Генри с изумлением уставился на меня, а потом засмеялся. Мы стояли и хохотали как дураки. Хохотали так, что аж за животы схватились и повалились навзничь.
Неужели нам и впрямь было настолько весело, или мы просто радовались, что выжили? Кажется, я знаю ответ.
— Ты была на волоске от гибели, — заметил Генри, когда мы наконец успокоились.
— Ерунда! Я и не из такого выпутывалась! — похвасталась я. Сама не знаю, зачем соврала. Может, из гордости.
Какое-то время мы молча лежали на земле. Я понимала, что должна поблагодарить Генри, но никак не могла подобрать нужные слова. Честно говоря, мне совсем не понравилось, что спасать пришлось меня. Куда больше мне хотелось бы кого-нибудь спасти самой. Ведь эти утесы — почти мой дом! А я хозяйка берега, это мое царство. Меня охватила злость.
Молчание наше продлилось долго. Наконец Генри сел и окинул взглядом море.
— Не заглянешь ли к нам на чай, а, Мэри? — спросил он, вытирая лицо ужасно грязным платком.
— Опять ты надо мной смеешься! — возмущенно ответила я, в глубине души надеясь, что это не так.
— Вовсе нет! Пойдем! Надо отпраздновать!
— Отпраздновать что? — уточнила я. — Мы ведь так ничего и не нашли!
— Ой, подумаешь. Зато я спас тебе жизнь, и неважно, что ты даже спасибо мне не сказала. Пойдем! Может, дома будут сладкие булочки! — Он встал и протянул руку, чтобы помочь подняться. — Кстати… Матушки нет дома, так что можем спокойно пить чай сколько вздумается!
И тут я пожалела, что завела весь этот разговор. Я совсем не хотела к Генри в гости. Мне было страшно. Признаюсь. На берегу я была королевой своего мира, а Генри — моим верным помощником. Я решала, когда и куда мы отправимся, как он должен мне помогать. Но у Генри в доме моя роль изменится. Я уже не буду хозяйкой. От этих мыслей стало не по себе.
Но… разве я не Молния Мэри? Разве в Лайм-Риджисе есть кто-нибудь храбрее меня? И тогда я подумала о сладких булочках. Как ни крути, булочки — это веский повод позабыть о страхе.
Сделав глубокий вдох, я вскочила на ноги и стряхнула с платья песок и комья грязи.
— Ну что ж, пойдем, раз ты так хочешь. Не будем тянуть.
Генри расхохотался.
— Нет, Мэри, ты и впрямь удивительная!
— Да, — кивнула я. — Попрошу впредь об этом не забывать!
***
Как же не похож оказался дом Генри на нашу лачугу на Кокмойл-сквер с ее убогой кухонькой и почерневшей плитой! Со стропил не свисали панталоны и сорочки, развешанные для просушки, а на огне не бурлил чан с тушеной капустой, наполняя весь дом нестерпимой вонью. (Как если бы Джозеф не сдержался и снова испортил воздух — он часто это проделывал и страшно гордился собственным остроумием.) В доме Генри была кухарка в белоснежном фартуке, которая усердно поливала гору свежеиспеченных булочек сладкой глазурью из большой серебряной кастрюли. Кругом царили порядок, чистота и изобилие. Над безупречно чистой плитой сушились травы. Полки, висящие на стенах, были уставлены всевозможными баночками, бутылочками и мешочками. Вишни и сливы громоздились на хрустальном блюде, искрящемся в лучах солнца, которое светило в большое окно. Подумать только, стоит лишь немного пройтись по Сильвер-стрит — и попадешь в совсем другой мир!
Потом кухарка ушла, оставив нас наедине. Когда она увидела, какие мы грязные, у нее от изумления аж глаза на лоб полезли, но она промолчала. Заварив чай и поставив перед нами по тарелке с булочкой, она удалилась.
Я в жизни не держала в руках столь изысканной чашечки. И ни разу не пробовала сладкого чая. Дома у нас почти никогда не водилось сахара, а Генри щедро насыпал мне в чашку аж две полных ложечки. Все это было мне в диковинку. Я дважды обожгла язык. Чай был вкусный и сладкий, как соцветие клевера (а это лакомство что надо, уж поверьте).
Допив чай, я остановила взгляд на булочках, не в силах отвести глаз. Живот тут же свело от нестерпимого голода — казалось, внутри меня сидело разъяренное чудище.
— Ну же, Мэри, угощайся! — Генри придвинул ко мне тарелку. — Выпечка чудо как хороша!
Лакомство было щедро усыпано сахаром. Сладкие крупинки поблескивали, как рыбьи чешуйки. Ужасно хотелось их слизнуть, но я сдержалась. Генри откусил кусок от булки, и я последовала его примеру. В жизни не пробовала ничего вкуснее! Мне стало так совестно, хотя любопытство все-таки взяло верх. Я слышала столько историй о добыче сахара, а Генри наверняка знал об этом все, раз жил там, где его добывали. Тем более у его отца была своя плантация. На ум приходили все новые и новые вопросы — я едва успевала задавать их.
— Это правда, что сахар добывают тысячи чернокожих? А богачи в самом деле покупают работников на рынках, как коров и овец, а потом держат в оковах и не платят им за их труд? А листья тростника действительно острые, как бритвы, и рассекают людям руки, и ноги, и лица? А у твоего отца рабы были? Он жестоко с ними обходился? Он их бил, если они плохо работали?
