– Это какой-то кошмар, – тихо сказала Ростоцкая, рассмотрев холсты, сохнущие у стены. – Что это?
– Я же сказала. Заказ.
– И дети это видели? – спросила Регина, округляя глаза.
– Не знаю. Наверно, – равнодушно ответила Лариса.
– Ты с ума сошла! Почему ты о них не думаешь совсем? Ане двенадцать лет. Ребенок заброшен и опять грызёт ногти. Я видела. Мирославу десять лет всего, а мать выставляет перед ним вот это?
– Да что не так? – удивилась хозяйка квартиры нападкам золовки.
– Это же порнография!
– Бог ты мой. Святоша совсем не разбирается в живописи и берётся судить искусство, – спокойно ответила художница и вернулась к работе.
– Какое это искусство? Вот голый мужчина и обнажённая женщина в неприличной позе, – не сдавалась Регина, указывая на холст у стены.
– Это эротика. Только и всего. Такой я получила заказ. И мальчику лучше разглядывать живопись дома, чем смотреть похабщину в интернете, – сказала Лариса, растирая на палитре жёлтую краску. Нужно добавить сочности новому полотну.
– Кстати, о мальчике. Где Мирослав?
– Я отпустила его гулять.
– Опять, наверно, мяч гоняет, – уже спокойнее упрекнула Ростоцкая.
– Лето. Каникулы. Что ему сидеть в четырёх стенах? Ты вон тоже редко стала у нас появляться, дети скучают. Я же не устравиваю истерику. Я понимаю, что у тебя Архипов и всё такое.
Мда. Лариса, кажется, права. Что она так разошлась? Если приглядеться, вовсе это и не порнография.
– Мадам Ханжа скоро родит и сама узнает, какого это – воспитывать детей. А сейчас я закончу, брошу кисти в растворитель, и мы пойдем пить кофе на кухню.
К удивлению Регины на кухне был относительный порядок, но на всякий случай свою чашку и ложку она всё-таки ополоснула, когда Лариса выходила в коридор.
– М-м-м. Кофе ты варишь обалденный, – сказала Ростоцкая, пробуя горячий напиток.
– Это я люблю. Да.
– А Берёзкина ты любишь? – неожиданно даже для самой себя спросила Регина.
– Он милый. Милый ворчун, я бы сказала, – ответила Лариса после некоторых раздумий.
– То есть ты его не любишь. И замуж идти за него не готова, – подвела черту Ростоцкая.
– Я не знаю, Регина. Перестань меня мучить. Ну подумай сама, какая из меня жена? Посмотри на нашу квартиру, – сказала хозяйка, кивнув в сторону большой комнаты. Впрочем, в детской тоже был полный бардак.
– Это да, – с готовностью подтвердила золовка. – Жена из тебя никудышная. Да и мать сомнительная.
– Я детей кормить еле успеваю, а тут ещё мужик. Нет, это счастье не для меня! Мы встречаемся. Мне с ним хорошо. Пока так.
– А ты знаешь семью Амурских? – сменила тему Регина.
– Актёра, которого у нас убили? – уточнила художница.
– Ага.
– Конечно, знаю. Я же с Лизой Амурской вместе в художественную школу ходила. Сейчас она санитаркой в больнице работает. Видимся с ней иногда.
– Что-нибудь можешь про неё рассказать?
– Рисовала она классно. Может даже лучше меня. Хотя нет. Лучше меня невозможно рисовать, – засмеялась собственной шутке Лариса.
– А почему она дальше не пошла учиться?
– Лиза забросила учёбу. У них родители погибли. Сама понимаешь, начинающему художнику трудно живётся. Пожертвовала собой ради брата, пошла работать в больницу, утки за больными выносила. Ты вон тоже много чем ради Ильи жертвовала.
– У нас тётка была. Злая, грубая, но заботливая.
– А ну да. Мадам Матильда. Помню, помню вашего фельдфебеля. Ну, вот. А у Лизы никого не было. Кроме Лёньки.
Клим Ларин. Запасной аэродром
Пока Архипов занимался Олесей Травниковой, Ростоцкая в обеденный перерыв двинулась в сторону лучшей гостиницы Старграда.
– Помнишь, режиссёр нам говорил о запасном актёре на главную роль? – спросила она у мужа перед расставанием.
– Клим Ларин, – вспомнил он.
Профессиональная память. Имена, лица, профессии – всё нужно держать в голове.
– Точно. Нужно его тоже проверить. Я к нему.
– Хорошо. Но, прошу тебя, будь осторожней.
Холл центральной гостиницы Старграда, весь в сером мраморе, потускневшем со времён Советского Союза, встретил старшего архивиста торжественной красной дорожкой. У администратора с помощью удостоверения следственного комитета удалось узнать, что постоялец в данный конкретный момент находится в ресторане.
Клим Ларин в белой рубашке с расстёгнутым воротом, опустив голову, сидел в самом тёмном углу зала за столиком, накрытым белой скатертью. Перед актёром стоял округлый графинчик с прозрачной жидкостью. Закуски на столе Регина не обнаружила.
– Здравствуйте. Я присяду, – сказала Ростоцкая и, не дожидаясь, расположилась напротив. – Следственный комитет города Старград.
– А? – спросил Ларин, поднимая голову.
Небесного цвета глаза смотрели непонимающе.
– Вы знаете Льва Амурского? – спросила Регина.
– Ну, д-д-допустим, – ответил он.
– Он погиб.
– Что? – переспросил актёр, нахмурив густые брови.
– Ваш товарищ умер. Скончался. Погиб.
– К-к-как погиб?
– Очень просто. Убили его.
"Он что, заикается? Как такое может быть? Нет. Это невозможно. Актёр-заика – это нонсенс", – подумала Клептоманка.
Казалось, Клим Ларин мгновенно протрезвел от полученной информации. Глаза "забегали" по скатерти, ища ответы на одному ему известные вопросы. Не знал или отлично сыграл роль незнающего?
– Где Вы были в воскресенье вечером? – спросила Ростоцкая.
Ларин пристально посмотрел на неё. Понял, что его подозревают. Зачесал заросший небольшой щетиной подбородок.
– В самолёте был, а п-п-потом в м-м-машине.
Не показалось. Актёр, действительно, сильно заикался. Разве это возможно – сниматься с таким дефектом речи?
– Во сколько Вы приехали в Старград?
– В десять, к-к-кажется, – сказал Ларин и поправил сбившуюся скатерть. Переставил пустую рюмку. Отодвинул графин.
– Что делали в понедельник?
– Снимался для проб в кинофильме в п-п-павильоне и на натуре.
– Вам заикание не мешает работать? – спросила Регина. – Просто любопытно. Извините, если вопрос для Вас… обидный.
– Не мешает, – ответил Клим, дёрнув верхней губой и правой щёкой.
Наверно, всё-таки вопрос для него был обидным.
– Какие у Вас были отношения с Амурским?
