— Не говори так. Я уверена, что скоро у вас все получится. Нельзя сдаваться.
— Возможно, это знамение, что нам нельзя быть вместе. Такое ведь случается — так Господь Бог говорит людям, что они не подходят друг другу.
— Ты и Джеми? Абби, это неправда. Вы прекрасная пара. Ты замечательно на него влияешь, посмотри сама, как он остепенился.
— Сегодня он не ночевал дома.
— Правда? И где же он был?
— Бог его знает. Говорит, что был на работе, но, когда я звонила туда вечером, мне ответили, что он отпросился и ушел.
— И как он объяснил это?
— Сказал, что безумно устал и повалился в одном из номеров на кровать — хотел вздремнуть пару минут, а проснулся только утром.
— Ты веришь ему?
— Не знаю. Он очень убедительно рассказывает об этом, но Джеми всегда убедительно врет. Может быть, у него появился кто-то.
— Не говори глупости.
— Я не виню его. Посмотри на меня, я снова растолстела. Не удивительно, что его стали интересовать другие женщины.
— Это временно, ведь ты поправилась из-за препаратов, которые тебе дают врачи.
— Может быть, мне лучше забыть о ребенке и попробовать похудеть. Все это стало так сложно. Я только и делаю, что слежу за овуляцией и пью воду пинтами. Не очень-то это сексуально. — Она горько рассмеялась. — На днях я позвонила ему в гостиницу во время обеденного перерыва и попросила немедленно прийти домой. У меня была овуляция — так мне сказали в больнице. Мы должны были немедленно заняться сексом. А он был на какой-то важной встрече и очень разозлился. Боже мой, Мэри, я не знаю, что делать. Я понимаю, что страшно разочаровала его. Я разжирела и не могу родить ребенка. А Джеми даже не говорит об этом. Даже не представляю, что он думает на самом деле. Я не могу отличить, когда он говорит правду, а когда врет. Но ему всегда все верят. Мне кажется, мы оба какие-то недоделанные. Наверное, поэтому мы и понравились друг другу.
Мэри улыбнулась:
— Я не знаю никого лучше тебя, Абигейль.
Глава 34. Январь 1992 года
Спустя две недели после того, как ее затяжной роман с Ником Блэкуотером подошел к концу, Сэффрон устроилась на работу к крестному в должности официального секретаря по протокольным вопросам.
Ее обязанности заключались в курировании деловых и личных аспектов общественной жизни Маркуса, она отвечала на письма и рассылала приглашения, следила за подбором гостей на вечеринках у Маркуса, вместе с Барбарой организовывала его зарубежные поездки и изредка выступала в роли хозяйки на деловых обедах.
Не имея других предложений, Сэффрон преодолела свои инстинктивные предубеждения против работы на крестного отца. Она прекрасно понимала, что, получив новую работу, автоматически будет вынуждена вернуться и к старой роли любовницы Маркуса. Эта практически неизбежная участь казалась ей возвращением в комфортную и прекрасно оснащенную темницу, где она прекрасно знала все порядки и умела справляться с прихотями начальства. На второй рабочий день Маркус пригласил ее на обед и потом — в постель. Еще через несколько дней он вручил ей ключи от квартиры в Арлингтон-Хаус, которая стала ее новым домом.
Ее жизнь состояла из периодов очень активной деятельности, между которыми оставались дни, а иногда и недели пустоты и полного одиночества. Путешествуя вместе с Маркусом, она организовывала его деловые завтраки, обеды и ужины. В гостиницах они всегда останавливались в смежных номерах. Сэффрон не могла понять, было ли это делом рук Барбары Майлс, но ей казалось, что та знает об ее связи с Маркусом, хотя отношение Барбары к крестной дочери начальника всегда было дружелюбно-профессиональным.
Когда они летели куда-нибудь на новом «Гольфстриме», ее обязанностью было сообщить стюардессам желаемое меню. Когда в городе появлялся иностранный чиновник высокого ранга, она обзванивала около десятка людей соответствующего уровня и приглашала их на обед на Сент-Джеймс-плейс.
Вскоре она познакомилась с секретарями практически всех знаменитостей, магнатов и владельцев газет.
Маркусу нравилось, что Сэффрон была под рукой двадцать четыре часа в сутки. Он мог позвонить ей в любое время и всегда знал, что она либо в офисе, либо в Арлингтон-Хаус. Если она отлучалась ненадолго, он оставлял на ее автоответчике одно сообщение за другим: «Где ты, черт тебя возьми? Немедленно перезвони мне!» Иногда он возвращался из поездки посреди ночи и вызывал ее к себе на Сент-Джеймс-плейс или приезжал в Арлингтон-Хаус, звонил по домофону и требовал впустить его. Все это не оставляло Сэффрон права на личную жизнь. Когда Маркус уезжал из города, она была одинока. Большую часть своей взрослой жизни она провела вне Лондона, сначала в Швейцарии, а затем у Ника Блэкуотера, в результате все связи со старыми друзьями оказались потерянными. В тридцать четыре года у нее не было ни одного знакомого, которого она могла бы пригласить на ужин. Иногда Сэффрон казалось, что она поторопилась оставить Ника, его угрюмое молчание перед телевизором было ненамного хуже, чем тишина в ее новой квартире. Думая о ребенке, который мог бы быть у нее с Маркусом, — теперь ему было бы уже пять лет, — она зарывалась в подушки и рыдала навзрыд. Однажды вечером она достала свою старую записную книжку и стала листать ее страницы, вспоминая всех, с кем когда-либо была знакома. Потом она набрала номер одной из своих старых подруг из Полцита. К ее радости, Кэрол все еще жила там же и взяла трубку. Они проговорили полчаса, и Кэрол рассказала Сэффрон про свою жизнь в Корнуолле и семилетнюю дочь Джаззи. Сэффрон была очень рада слышать ее, но знала, что никогда больше не будет звонить старым знакомым.
Ее настроение все больше зависело от настроения Маркуса. Иногда он звонил из Гонконга или Сиднея после успешных переговоров, с радостью рассказывал о своих успехах и говорил, как ему хочется, чтобы она сейчас была рядом с ним. «Мы непременно должны отправиться в отпуск. Сэффрон, только ты и я. Куда ты хотела бы поехать? Подумай об этом, расскажешь, когда я вернусь».
Брэнд часто привозил ей подарки, чаще всего украшения: небольшие вельветовые коробочки из магазина при гостинице. Внутри, как правило, были золотые или брильянтовые серьги. Его вкус отличался от вкуса Сэффрон, которая предпочитала более скромные и менее броские драгоценности. На день рождения Маркус подарил ей пару сережек с желтыми брильянтами от «С. Д. Филлипса» с Нью-Бонд-стрит. которые, как Сэффрон совершенно случайно узнала, найдя чек в корзине для бумаг, стоили сорок тысяч фунтов.
Несколько раз во время ужина он говорил: «Думаю, тебе будет интересно, что я собираюсь упомянуть о тебе в завещании. Мне хочется, чтобы ты не испытывала нужды ни в чем. Я поручу Дику подготовить все документы».
Маркус возбуждался, когда Сэффрон танцевала в одних только меховых тапочках и брильянтовых серьгах. Приходя в Арлингтон-Хаус, он сначала принимал душ, затем надевал шелковый халат и ложился в кровать. Она танцевала, а он звонил деловым партнерам, обсуждал детали предстоявших переговоров или поносил подчиненных. Если она замедляла танец, он шептал: «Не останавливайся. Танцуй!» Сочетание эротического танца и агрессивных деловых переговоров всегда заводило его. Покончив со звонками, он вставал, подходил к Сэффрон и обнимал ее.
