Мэва только отмахивается:
– Не важно. Она сказала, что я должна отыскать призывателя душ и что с его помощью можно вернуть мёртвых в новые тела, – её глаза буквально светятся отчаянной тоской. – Она назвала его имя и место, где его видели в последний раз.
Я вздрагиваю:
– И где же?
– В Рен, как это ни забавно. В твоей деревне. Вернее, в нашей деревне.
От изумления я открываю рот:
– В Рен?!
– Ну да. Вышло так, что наши цели чудесным образом совпали.
Мой мозг силится быстро обработать это неожиданное откровение. Журнал, который она украла у Коннора, наверняка был написан призывателем душ. В том отчёте, который нашла Рэйчел, упоминалось о призывателе душ, который сумел избежать когтей леди Эшлинг, потому что, когда она туда приехала, его не было в деревне. Если Мэва искала призывателя душ, это объясняет, почему она сохранила ту карту, на которой обозначена Рен. Я только не понимаю, какая ей от этого польза, если всё, что осталось от деревни, давным-давно погребено под водой.
– Вот почему ты так хотела нам помочь и привести в Архивы. Ты думала, нам что-то известно о призывателе душ! – У меня сжимается сердце. – В тебе нет сочувствия ни ко мне, ни к Себастьяну. Совсем нет.
Мэва протягивает ко мне руки, но я пячусь от неё.
– Это не так. Я привязалась к вам обоим. Разве тебе не хочется, чтобы Себастьян на самом деле стал твоим братом? Так и будет, если ты поможешь мне его вернуть.
Черты Мэвы озаряются зловещим светом этой надежды.
– Ни за что, – говорю я громче, чем хотела. Мэва мрачнеет. – Леди Эшлинг наверняка потребовала что-то очень ценное за такую информацию.
Мэва фыркает:
– А тебе непременно надо узнать, да? У меня всё под контролем. В обмен я согласилась выследить для неё дарителя.
О нет! Даритель может наделить кого-либо магией.
Леди Эшлинг хочет вернуть свой дар. И для этого использует мою маму. Она играет на отчаянии Мэвы и позволяет ей думать, что у неё всё под контролем. Я не сомневаюсь, что леди Эшлинг тщательно продумала свой план. И если магия к ней вернётся…
Мне страшно даже подумать, что тогда будет.
У меня ноет голова, и я сползаю по стене пещеры, обхватив себя руками:
– Нет-нет-нет, Мэва, нет. Это так ужасно, об этом даже говорить не стоит. Она просто снова поработит тебя и всех нас.
– Вряд ли. Я заставила её обменяться рукопожатием в знак заключения сделки и сделала так, что она на собственной шкуре почувствовала свои же методы. Она пообещала, что, когда снова обретёт силы, оставит меня и мою семью в покое. И она знает, что, если покусится на моих близких, я не раздумывая подчиню её.
– А если она не сдержит обещания? Если нанесёт удар исподтишка?
– Больше ей меня не одурачить, и она это знает.
– Но это слишком рискованно.
– Я уже сказала: я готова заплатить любую цену, чтобы вернуть свою семью, – Мэва выпрямляется. – Сейчас уже поздно. Ты должна немного поспать. Завтра мы вернём Себастьяна и вместе будем искать призывателя душ. – Она выходит из пещеры, оставив на страже Меланту.
Я пытаюсь услышать мысли давней подруги, но Мэва держит её сознание в ежовых рукавицах. Я слышу только её слабые крики о помощи. Она меня не слышит. Это невыносимо: быть вместе со своими друзьями и новообретённой матерью – и знать, что все они, сознательно или нет, но действуют против меня.
Я сворачиваюсь калачиком на земле у костра и безвольно плачу, пока слёзы не иссякают и я не проваливаюсь в сон.
Глава двадцать четвёртая
На следующее утро я просыпаюсь не от солнечных лучей – кто-то трясёт меня за руку.
– Иди поешь. И мы пойдём, – говорит Мэва.
Я протираю глаза:
– Куда?
– За Себастьяном. Забыла? – она смеётся. – Мы приведём его сюда, а потом отправимся далеко-далеко: я догадываюсь, где сейчас может быть призыватель душ.
При этих словах я резко сажусь прямо:
– Ты знаешь, где он?!
– Думаешь, я бы пошла на такой риск и ушла из Архивов, если бы было иначе?
Разумеется, нет. Мэва всегда ко всему готова. Вчера ночью я просто об этом не подумала.
– Где он? – спрашиваю я.
Мэва снова смеётся:
– Об этом я пока умолчу. Но в своё время, возможно, расскажу тебе. – Она приседает рядом и кладёт руку мне на плечо. Я изо всех сил стараюсь не показать, как мне хочется отстраниться. – Я бы хотела рассказать тебе так много, драгоценная моя доченька. Но сначала я должна быть уверена, что могу доверять тебе. Ты слишком беспокоишься о том, что тебя вообще не должно сейчас волновать, и, боюсь, ты можешь сделать что-то неразумное, чтобы помешать моим планам.
– Что такого я могу сделать, чтобы помешать тебе? – Я умею только читать мысли, больше ничего. Хоть это и полезный дар, но я не представляю, как с его помощью можно помешать ей. Если уж начистоту, то я в принципе не могу тягаться с Мэвой.
– Риск есть. А к рискам я отношусь очень серьёзно. – Она подбрасывает в костёр дров и начинает поджаривать на нём хлеб. От запаха у меня сводит желудок. В последний раз я ела вчера днём. Когда Мэва протягивает мне хлеб с сыром, я вгрызаюсь в него так, будто не ела несколько недель. Аппетит невольно разыгрывается, когда бегаешь по лесам и попадаешь в плен.
Мы едим быстро, ни одна из нас не знает, что ещё сказать. По тем мыслям Мэвы, что мне открыты, я понимаю, что она хочет узнать обо мне больше, но проблема в том, что мы обе очень мало что можем вспомнить о себе. Жестокость леди Эшлинг продолжает рвать на части наши жизни.
Какое-то время я молчу, но потом не выдерживаю. Внутри меня бурлит столько вопросов, что мне кажется, я сейчас взорвусь.
– Почему Юна?
Мэва сдвигает брови:
– Ты о чём?
– Зачем ты подчинила её? Чего ты хотела?
Мэва смеётся и покачивает головой:
– Доступ. Я несколько раз захватывала её, последний раз был самым долгим и единственным, который не скрылся от внимания её и остальных.
Теперь уже я её не вполне понимаю:
– Несколько раз? Почему мы ничего не заметили?
– Это было всего на несколько секунд. Ровно на столько, сколько требовалось, чтобы заставить её сказать что-нибудь вроде «Впустите их», или «Найдите им комнаты», или «Да, вы можете приходить в секцию с древними документами, когда захотите».
У меня отвисает челюсть.
– Она не собиралась впускать нас. Но ты заставила её согласиться. Почему она ничего не поняла?
– Я завладела её сознанием всего на несколько мгновений, чтобы это выглядело так, будто она передумала; потом она удивилась и растерялась, но так и не поняла, что произошло на самом деле. Почти всегда, когда я проделывала этот фокус, люди отказывались признавать, что решение приняли не они. Их мозг не в состоянии смириться с тем, что кто-то другой мог управлять ими. И они помалкивали, чтобы сохранить лицо в глазах окружающих. Гордость делает человека очень предсказуемым.
