Я долго сидел на каменном полу, обхватив голову руками и с мычанием раскачивался из стороны в сторону. Смотрел на кресты на стенах, и мне казалось, что кровь из-под камней сочится на пол, и я захлебываюсь в ней.
* * *
«— Где Фэй? Она знает?
— Нет еще. Мы к тебе пошли, — тихо сказал Сэми и сжал письмо в кулаке.
Влад Воронов пристально смотрит на него и отставляет в сторону бокал с виски.
— Ты видишь, куда она пошла?
Мальчик отрицательно качнул головой.
— Она блокирует меня, силой воли. Она сейчас очень злая, оттого сильная. Но я знаю, куда она пошла. Знаю и все. Я видел ее мысли до этого. Видел, когда вы…после того, как вы возвращались от отца.
— Скажи мне, нам нужно ее искать. Немедленно. Твоя мама слишком расстроена, и она может совершить много ошибок.
— Нет, — мальчик стиснул челюсти, — вы не будете ее искать, а я не скажу вам, где она. Это ее право. Она хочет спасти отца, а вы ей помешаете».
* * *
Я любил отца тогда той фанатичной любовью, которой мальчики любят отцов, меня восхищало в нем все. Даже то, как держит в руке бокал или наклоняет голову вбок. Как смотрит на подчинённых или как кладет руку матери на талию. Он был примером для подражания. Всем для своего старшего сына. И какое-то очень короткое время — прекрасным родителем. Я до безумия хотел его спасти.
Медленно отнял ладони от головы и склонился над телом отца, протянул руку к глазам и тут же отнял, вспомнив, как тот не дал закрыть глаза матери. Потащил отца к столу, с трудом подтянул вверх и уложил на столешницу рядом с матерью.
В груди защемило адской болью. Такой, что меня свернуло пополам в приступе удушья, и я хватал воздух широко открытым ртом не в силах взглянуть на них обоих. Окровавленных и рядом с друг другом. Вспомнил, как несколько лет назад они вот так же лежали рядом…только тогда шанс был у обоих. А сейчас. Сейчас Николас Мокану заставил меня сделать самый жуткий выбор в моей жизни, и самое паршивое — мерзавец знал точно, кого я выберу.
Взяв с полки стопроцентный медицинский спирт, я выдернул пробку зубами и сделал несколько глотков, от которых кипятком обдало горло и внутренности. Легче не стало. Я открыл книгу на первых страницах, и спазм тошноты перехватил грудину, медленно выдохнул и откинул полотенце с подноса, на котором аккуратно лежали скальпель, зажимы и иглы.
«Ты все продумал, да? Ты ни на секунду не сомневался, что заставишь меня это сделать, да?»
* * *
Я не хотел спускаться вниз. Я вообще жалел, что поддался на уговоры матери и приехал на Рождество домой. Смешно. В этой семье, наверное, только Ярослав и верил пока в Господа. Все остальные знали, что его придумали те, кто вживую видел Дьявола. Придумали, чтобы не сойти с ума от ужаса и собственного бессилия перед абсолютным Злом. Ведь так гораздо легче — когда веришь во что-то хорошее. В хорошее, которое способно защитить и помочь в тяжелой ситуации. Но всё же Мокану продолжали соблюдать человеческие традиции и поэтому отмечали все праздники вместе.
Новый год мне удалось провести там, где я действительно хотел быть. Точнее, мне не хотелось быть совершенно нигде, и именно поэтому я отмечал его в полном одиночестве в горах. Правда, после того, как пробили куранты, рядом со мной на самом потрясающем месте на земле — на вершине высочайшей скалы, подножие которой яростно лизали огромные волны, появился Лизард с бутылкой виски и откровенно раздражённым взглядом. Видимо, парень считал, что это место принадлежит ему, и был недоволен, увидев непрошеного захватчика. Так и промолчали вдвоём до самого утра, потягивая каждый своё пойло и изредка и безмолвно чокаясь, сидящие на беспощадно треплющем наши пальто и волосы ветру, думая каждый о своём и наблюдая за тем, как маленькими огнями вспыхивает далеко внизу весь остальной мир. Глава Нейтралитета позволил всем не дежурившим в эту ночь отпраздновать Новый год без оглядки на Устав. Зорич слинял куда-то уже на следующий день после того, как его отпустили в отпуск. Влад, с остальными членами семьи собиравшийся в своем особняке, осторожно пригласил меня к себе, и, как и полагал, всё же получил отказ. Где и с кем встречал Новый год…и вообще знал ли о его наступлении Габриэль, никто понятия не имел.
А в январе мне пришлось всё же приехать домой. Не сдержался, услышав в призыве матери тщательно скрытые слёзы. Хоть и оторопел, ощутив их. Почему-то забыл, что мать может плакать по кому-то, кроме моего отца. В любом случае я ведь именно из-за них и возненавидел Ника? Поэтому пришлось стиснуть зубы и, засунув свою долбаную гордость глубоко в зад, появиться дома.
Но вот спуститься вовремя к ужину всё же не смог себя заставить. Так и сидел сначала в своей комнате, переписываясь с приятелями по телефону, а затем и в комнате средней сестры. Проверял её фотографии и телефон. Она, конечно, в ярость придёт, узнав об этом, я даже усмехнулся, вскрывая пароль на планшете и представляя гневное лицо Ками…правда, и не собирался скрывать своих действий. Поэтому намеренно не убирал подушку, к которой прислонился спиной, листая Галерею. Впрочем, маленькая чертовка, наверняка, знала, что это произойдёт, и отменно подготовилась. По крайней мере, ничего предосудительного я не нашёл ни на самих устройствах, ни в истории браузера. В последнее время я общался с сестрой и матерью только ментально, служба не предоставляла возможностей для визитов. Да и желания не было особого. Потому что знал, основной темой их встречи обязательно станут мои отношения с отцом. А я уже слишком устал обсуждать то, чего нет, и считал бессмысленным тратить на это своё время.
Я намеренно поменял заставку на планшете сестры, оставляя ещё одно доказательство того, что трогал её вещи. Вместо кадра, запечатлевшего Ками с двумя друзьями, среди которых был выскочка Кавана, я установил наше совместное фото вчетвером. На нём четыре ребенка Мокану в саду Влада, и Ками стоит в моих объятиях. В тот день, рассматривая эти фотографии, Диана пошутила, что любому, кто захочет вырвать её из них, придётся не на шутку постараться. А фото с Хаосом я с каким-то едким удовольствием всё же удалил.
А сейчас стоял, прислонившись спиной к стене, сложив на груди руки и молча наблюдая за семейной идиллией. Пока что моего появления в воздухе никто не заметил, кроме отца, естественно. Но тот лишь мазнул взглядом по мне, приветственно и коротко улыбнувшись, и снова обратил всё своё внимание на семью. Да, подонок всячески не желал признавать наше отчуждение. И при этом не унижал себя вымаливанием прощения, хотя я подобного и не ждал. На службе он относился к Шторму так, как должен относиться начальник к подчинённому, и это было именно то, чего я так от него хотел. А вне её, на семейных мероприятиях Николас Мокану не унижал себя обращением к тому, кто может прилюдно проигнорировать его слова, но и упорно не желал признавать политику взаимного игнорирования, которой я придерживался.
Чужой. Впервые я почувствовал себя чужим здесь. Когда меня, наконец, заметили…первой была Лилия, широко улыбнувшаяся и тем самым выдавшая меня. Я улыбался сам, прижимал к себе детей и подставлял щёки для поцелуев, чувствуя, как начинает схватывать горло чувством тошноты. Тошноты от ощущения притворства. От ощущения своего одиночества. И я не винил в этом их. Дьявол, нет! Они были искренними. Притворялся я. Я сам стал чужим. Сев за стол и оглядев всех собравшихся, я вдруг понял, что перестал ощущать себя частью семьи Мокану.
