Не знаю, почему, но я решил, что самое правильное – сомкнуть руки вокруг тела ребенка и прижать его к себе. И когда я сделал это, он заметно расслабился в моих объятиях, как расслабилась и его мать, стоя напротив меня. Мне казалось, я её напряжение кожей чувствовал.
– Яр, позволь папе отдышаться, ты же задушишь его.
Она всё же решила вмешаться.
Мальчик засмеялся, отстранившись от меня, и повернул к ней голову:
– Он такой большой, мне его не задушить. Привет, мам!
– Ну вот, наконец, вспомнил, что и мама у тебя есть? – она улыбнулась ему, и Ярик так же неожиданно слетел с меня вниз и бросился к ней за поцелуем.
«Спасибо, малыш». Мысленно, успев поймать её тихую улыбку.
«Будешь должен, Мокану». Покрывает поцелуями щёки ребенка, прижимая его ладони к своим щекам, а меня начинает пошатывать от той нежности, что сейчас искрится между ними. Я никогда не думал, что так бывает.
Казалось, если протянуть руку, то можно коснуться светящегося этой самой нежностью и такой невероятной любовью воздуха. Абсолютной. Я впервые видел абсолютную любовь настолько близко. У моей матери не было особо много времени показывать её мне. Чтобы не дать мне сдохнуть голодной смертью, она вынуждена была изображать любовь перед другими мужиками. Не могу сказать, что винил её за это. Она делала то единственное, что могла делать одинокая женщина в маленькой деревушке, чтобы прокормить своего ребенка. В какой-то мере я должен быть благодарен ей за это.
Сейчас же мне до зуда в пальцах хотелось ощутить их эмоции на своей коже, но я не рискнул нарушить эту идиллию и сделать хотя бы шаг вперед.
– Папа…Папа, – я резко вскинул голову, глядя на…сына. Дьявол! Вот к этому я точно не скоро привыкну. К тому, как они будут звать меня. Если можно свыкнуться к статусу мужа…если можно потихоньку привыкать отвечать на звонки Влада, иногда мысленно переставая называть его подонком, то быть отцом…То, о чем я не мог даже мечтать…то, к чему я не стремился и попросту, по всем законам природы потерял право иметь со своим последним человеческим вздохом.
Чёёёрт! Я дёрнулся в сторону что-то говорившего мне мальчика:
– Ками сказала, что ты нас совсем не помнишь. И еще, что если мы втроем постараемся, то обязательно сможем вернуть тебе память.
Растянул губы в нервной улыбке, не зная, что ему ответить.
«У тебя довольно необычные дети, Ник. Привыкай».
Мальчик молчал, прищурив глаза, до боли похожие на глаза его матери, и ожидая от меня какой-либо ещё реакции, и я снова беспомощно посмотрел на Марианну. Если бы сейчас передо мной стояли все демоны Ада, я бы чувствовал себя гораздо увереннее, потому что знал бы, что мне, бл**ь, с ними делать!
Но передо мной стоял всего лишь ребенок…Мой ребенок, и я понятия не имел, что ему ответить. Улыбнуться еще раз? Он меня за придурка примет. Хотя с учетом того, что мне нехило по голове прилетело…
В голове зазвучал тихий смех Марианны, и я быстро посмотрел на нее:
«Если бы у него сейчас был меч или оружие, тебе бы было гораздо легче, да, Ник?»
В точку! Именно так. Если бы он представлял опасность для меня, для неё. Но смотреть вот так? С этой откровенной радостью на лице и восторгом во взгляде?
И поэтому я сел на корточки перед ним и спросил, отмечая, насколько ребенок похож на свою мать: разлет бровей, разрез глаз, такой же нос и изгиб губ.
– А ты сильно расстроишься, если не получится?
Он нахмурился, и я с удивлением понял, что затаил дыхание в ожидании его ответа.
– Нет, – ответил так просто, быстро пожав плечами, – мы просто будем любить тебя как раньше.
Я опустил голову, чтобы сделать глубокий вдох, чтобы переждать боль, зародившуюся в районе груди. А когда он положил маленькую ладонь на моё плечо, сердце, подобно отбойному молотку, забилось о грудь, разрывая ее на части. Резко вскинул голову и встретился с его внимательным взглядом. На какое-то мгновение показалось, что этот мальчик считывает мои эмоции, словно с открытой книги.
И я не знал, какую страницу для него открыть, чтобы не увидеть вдруг разочарования от текста. Поэтому я просто встал в полный рост и, взяв его за руку, направился к дому, улыбнувшись напоследок:
– Мне кажется, пора познакомиться с твоими братом и сестрой.
Пока преодолевал эти несколько метров до входа, думал о том, что те двое, они старше него. С ними должно быть, наверняка, гораздо легче. Мне так казалось, по крайней мере. До тех пор, пока мы не вошли, и я не увидел, как вскочила с дивана девочка лет пятнадцати на вид. Она просто смотрела на меня, прижав руки к груди, в её больших сиреневых глазах застыли, словно кусочки хрусталя, прозрачные слёзы, а невероятно белые волосы спускались волнами на тонкие плечи. Моя дочь? Это моя дочь? Словно нарисованный талантливым художником портрет Анны…
Я отчетливо услышал, как она затаила дыхание, и уже через секунду её сердце колотилось настолько оглушительно, что даже я его слышал.
– Папа…, – быстрым шагом ко мне, пересекая огромную залу, и на последних шагах перешла на бег, обвивая руками торс и утыкаясь лицом в мою грудь, – папа…живой. Ты вернулся.
Поднялась на цыпочки, и я сам не понял, как невольно склонился к ней, чтобы замереть, когда она начала покрывать быстрыми поцелуями мое лицо. А я остолбенел, не смея отстраниться ни на сантиметр. Меня начало трясти от ощущения нереальности. Конечно, я видел её фотографии, я знал, насколько она похожа на неё. Но вживую…Фотографии были так далеки от её настоящего образа. Перехватил взгляд Марианны, обошедшей меня и теперь внимательно разглядывавшей нас. Медленно обнял девочку, просто потому что почувствовал, что именно этого она от меня ждёт. Они все именно этого ждут. Проявления хотя бы толики чувств. А я не мог показать им тех, настоящих, от которых сейчас сжимался желудок и появилось ощущение, будто кто-то невидимой рукой сжимает внутренности, сердце, легкие. И вот я не могу сделать даже вздоха. Просто ждать, пока этот ребенок…моя дочь, наконец, отойдет от меня на шаг, позволит втянуть в себя, наконец, кислород и попробовать избавиться от ощущения грёбаной боли в груди.
И она всё же отходит от меня на несколько шагов и, прищурившись, начинает разглядывать, будто ищет во мне перемены. А мне бы сказать ей, что эти перемены не снаружи, что они сжирают изнутри, и совсем скоро она сама поймёт, насколько острые клыки эти твари отрастили себе за прошедшие месяцы и как сильно и безжалостно могут теперь вгрызаться даже в самых родных и близких, разрывая на ошмётки любые их надежды.
Протягивает ко мне руку и сжимает мои ладони, а меня от этого простого жеста в пот бросило.
– Я соскучилась, пап. Очень соскучилась по тебе.
А я на пальцы её смотрю, длинные, тонкие, кожа такая белая, контрастом с моей смуглой. Сам не понимаю, как стискиваю их, думая о том, какая всё же у меня взрослая дочь. Девушка. Да, девушка. И во взгляде её что-то такое кроется, от чего ещё больнее сделать следующий вздох. Кажется, только попробуй, Мокану, и легкие кровоточить начнут. Не могу объяснить, что это…но это больно. Потому что вдруг захотелось, чтобы и дальше так продолжала смотреть. Потому что захотелось самому, чтобы действительно моей дочкой стала. А не просто восторженным подростком с океаном любви в больших глазах.
