Никогда раньше я не испытывала ничего подобного… и я знала почему – он больше не принадлежал мне, не был моим…он больше меня не любил. На моем месте могла оказаться любая. Вот та шатенка в длинном бирюзовом платье, которая пьет вино и не сводит с него взгляда, актриса. Или блондинка, которая положила руку на плечо моего мужа, и он что-то шепнул ей на ухо…от чего она опустила взгляд, а потом подняла голову и провела языком по ярко-красным губам. Шикарная, в серебристом платье, с полуобнаженной грудью и полностью открытой спиной. Мой муж приобнимал ее за талию, и мне казалось, он поглаживает эту спину пальцами. Я продолжала улыбаться Мстиславу и Диане, а сама чувствовала, что начинаю задыхаться.
– Ты в порядке?
Невпопад улыбнулась и снова перевела взгляд на него. Дьявол! Самый настоящий Сатана во плоти. Ненавижу его красоту сейчас…Ненавижу эти синие глаза, от взгляда которых каждая женщина может ощутить себя раздетой и дико желанной, ненавижу эти порочные губы, изогнутые в легкой ироничной усмешке, у которой столько значений, сколько захочет он сам. Что говорит ей на ухо?
Этой стерве из Северных, сестре немецкого дипломата. Она ведь из бывшей аристократии. Древний вампир с лицом двадцатипятилетней красавицы и длинным шлейфом венценосных любовников. Они могли пересекаться раньше? Он с ней когда-то спал?
Сама не поняла, как схватила еще один бокал с шампанским с подноса, и пошла в сторону веранды. Мне нужно глотнуть свежего воздуха, иначе я с ума сойду
***
Я отвлекся буквально на минуту. Ко мне подошла одна из северных сучек…О, да, я именно так их и называл. Причём в лицо. Гордые, самовлюблённые, богатые, породистые суки, готовые раздвинуть ноги при первой же встрече. Рядом со своими мужьями изображали холодное презрение к гиене, но стоило ему захотеть, исступлённо отдавались даже в самом дрянном номере самого дешевого мотеля. Мне нравилось ставить их на колени именно в таких местах – унизительным контрастом ко всей той роскоши, которую они представляли, окунать в самое дно, на которое они с готовностью ныряли, пока их мужья были в разъездах. Игра. Всегда и во всём. И единственный её смысл – не стать тем, кому диктуют правила, а самому устанавливать их.
– Николаааас, – нараспев, закатывая бледно-голубые глаза и призывно касаясь тонкими пальцами моего плеча, – если бы ты знал, как меня потрясло известие о твоей…то страшное известие. Как только подумала о том, что мы никогда больше не сможем…не сможем повторить…
Намеренно вздрогнула, чтобы показать воочию весь свой страх. Но мне уже скучно. Кто-то скажет, что она потрясающе красива в своем серебристом платье и с высокой прической, открывающей изящную шею. Томно склонилась к моему уху и быстро провела по нему языком.
– Летти…Подозреваю, твой муж навряд ли был расстроен так же сильно, как и ты?
– Его ведь убили…в прошлом году, – отстраняется, округляя удивленно глаза, а я понимаю, что меня в ней так бесит…Всё! Волосы, слишком светлые, надутые красные губы, слишком большая грудь и эти бледно – голубые глаза. Она сама вся из себя – бледная неинтересная моль на ярком фоне моей жены.
Приобнял её за талию и так же склонился к уху:
– Учитывая, что в этой зале практически у всех абсолютный слух, ты могла бы для вида всплакнуть по безвременно ушедшему мужу.
Она вскидывает подбородок, устремляя на меня высокомерный взгляд, и я улыбаюсь, отстраняясь от неё.
– Мне нужно идти, детка. И я не люблю повторять однажды выученные уроки.
Направился к веранде – так как здесь, в помещении, Марианны я не чувствовал. Остановился, увидев ее, стоявшую возле резной скамейки. Свет луны лениво касается её распущенных локонов, спускаясь на оголённые плечи, и я снова стискиваю ладони в кулаки, чтобы сдержаться от дикого желания коснуться обнажённой кожи, снова ощутить те фейерверки под кожей, которые возникают даже от самых невинных прикосновений с ней.
– Почему ты ушла? Я искал тебя.
Обернулась ко мне, и я резко замолчал, в сотый раз ошеломлённый её ослепительной красотой.
***
Хотелось спросить, когда успел потерять…когда улыбался блондинке или когда поднял бокал вместе с шатенкой?
Но я сдержалась…Не позволила себе показать ему, что именно чувствую. Только не смотреть в глаза. Там моя персональная бездна. Не хочу сейчас идти ко дну. Я не готова. Я слишком беспомощна сегодня. Наверное, потому что весь этот фарс становится невыносимым день ото дня. Кто-то из нас сломается…Точнее, я знаю кто – это буду я.
А за его спиной окна залы, и все уже забыли, зачем собрались здесь, как, впрочем, и всегда.
– Устала от толпы. Не люблю, когда их много. Мне становится душно.
И это правда…Ник знал об этом. Тот Ник. Когда-то я боялась большого скопления народа, потом это переросло в раздражение.
– Многих из них ты помнишь, верно?
Продолжая смотреть на окна.
***
Повел головой, уловив необычные нотки в её голосе. Ревность? Моя маленькая жена ревнует меня к собравшимся здесь женщинам? Боится смотреть в глаза. Боится не меня – себя. Что ее больше задевает: то, что я помню их, или то, что забыл её?
– Верно.
Шагнул к ней, загораживая собой окна.
– Очень многих.
Наконец провести кончиками пальцев по открытому плечу, едва не застонав от удовольствия ощущать бархат её кожи.
– Зато ты никого из этих мужчин и не забывала, верно?
***
Вздрогнуть от прикосновения, но все так же упрямо не смотреть в глаза. Звук голоса впитывается в поры, просачивается под кожу и дурманит вместе с близостью и запахом. Но ведь это все иллюзия. Я словно слышу и вижу призрак. Он так похож, невыносимо, до боли похож на НЕГО, и все же это не он. Но разве тело волнует, о чем я думаю? И по коже волнами расходятся мурашки. От запаха кружится голова. Все эти дни я держала дистанцию. Как могла. Насколько вообще это было возможно.
– Зачем мне их забывать если я даже не думала о них? В моей жизни не было других мужчин.
***
Внутри огненными вспышками долбаное чувство триумфа. Потому что не врёт. Или же настолько идеально лжёт. И я приподнимаю пальцами за подбородок её лицо, склоняясь к нему, вглядываясь в сиреневую бездну, ища отблески лжи в нем.
– И больше не будет, Марианна. До тех пор, пока ты носишь мою фамилию.
А, может, и намного дольше.
***
Смотрит мне в глаза и говорит…говорит. А мне хочется закричать, чтоб не говорил ЕГО голосом, ЕГО слова, потому что этому Нику все равно…
– Это какая-то игра, да? – очень тихо, закрывая глаза, чтобы все же не смотреть. Не попадаться на этот крючок. Не вбивать его себе в вены настолько глубоко, что потом придется рвать вместе с мясом.
