Благодаря полученным за последние шесть месяцев данным люди теперь могут измерять длину своих нитей с точностью до месяца.
«Чем точнее технология, — думал Энтони, — тем легче регулировать работу коротконитных».
— Какой замечательный день был сегодня, — улыбнулся Энтони, снимая пиджак. Он не сразу заметил жену. — Этот новый запрет на покупку оружия коротконитным может стать первым законодательным актом об оружии, который пройдет через Конгресс за последние годы. Невероятно.
— Я не уверена, что нам стоит продолжать их преследовать, — сказала Кэтрин, и ее голос разнесся по залу.
— Кого преследовать?
— Коротконитных.
Энтони был ошеломлен. Войдя в гостиную, он увидел свою жену, скорбно сидящую на антикварном диване.
— Откуда ты это взяла? — спросил он.
— Ну, недавно из-за этого тебя чуть не застрелили, и мне кажется, что мы продумали не все последствия.
Энтони знал, что стрельба ее встревожила, несмотря на то что пуля не задела ни одного из них. Возможно, он не понимал, как сильно она испугалась.
— У нас с тобой очень длинные нити, — сказал он, изо всех сил стараясь, чтобы его голос звучал успокаивающе. — Все будет хорошо. Нити — это доказательство.
— Это не так утешительно, как ты думаешь, — сказала Кэтрин. — Это означает только то, что нас не убьют. Есть много других неприятностей, которые могут случиться с человеком.
— Мы оба выбрали жизнь в политике, — сказал он. — Мы знали, во что ввязываемся.
— Ну, может быть, этот конкретный маршрут… с использованием нитей… не совсем правильный путь.
— Ты забыла, что это была твоя идея — дернуть за ниточку Уэса Джонсона? Я просто следовал ей. И почему ты ставишь под сомнение то, что так хорошо работает?
— Сегодня приезжал Джек, — наконец проговорила Кэтрин. — Он сказал, что у него короткая нить.
Энтони вздохнул и сел рядом с женой, осторожно взяв ее за руку.
— Это ужасно. Он хороший мальчик.
— Я знаю и не могу понять, почему это случилось именно с ним! Или с моим братом. Наша семья всегда делала только хорошее для этой страны, и вот как нам отплатили? Мой брат должен потерять своего единственного ребенка? После того как эта хиппи бросила его, заставив растить Джека в одиночку! И после всех этих лет тяжелой работы по продолжению наследия моего отца Джека отправляют в какой-то жалкий угол для военных, пока он не умрет, даже не достигнув тридцати лет? Разве это справедливо?
Энтони дал жене поплакать минуту, соображая, что сказать.
Нельзя было позволить этой новости сбить их с пути, особенно сейчас, когда его кампания достигла пика. Ему нужна была Кэтрин, рядом с ним. С тех пор как они познакомились в колледже, когда он был старшекурсником и мечтал о юридической школе, а она второкурсницей, он знал, что она будет ему идеальной женой. Она разделяла его мечты и амбиции, а ее происхождение было поистине непревзойденным. Семья Кэтрин вела свою родословную со времен Американской революции, черт возьми! Именно поэтому он терпел ее ханжество, ее иногда чрезмерную самокритичность. У нее были великолепное воспитание и светские манеры, чтобы преуспеть, плюс мужество, чтобы сделать то, что требуется. После того как она — случайно, конечно же, — пролила кофе на его оппонента за две минуты до начала поединка в финале университетских дебатов, он признался ей в любви.
Кэтрин верила в него. Она верила в них. Она вела их вперед. Энтони не собирался от нее отказываться и сейчас.
— У вас очень крепкая семья, — сказал он. — Вы справитесь.
Кэтрин потянулась за салфеткой, чтобы вытереть нос.
— Но что, если это знак и нам следует пересмотреть свои взгляды?
— Ты сейчас просто расстроена. И это понятно, — спокойно продолжил Энтони. — Но это ничего не меняет. Мы так близко к Белому дому, что я чувствую аромат старинных коридоров. Мы заслужили это. Мы оба.
— И ты считаешь, что Джек заслуживает того, что с ним происходит? — спросила Кэтрин, обеспокоенная кажущимся безразличием мужа.
— Нет. Конечно, нет, — Энтони покачал головой. — Но я считаю, что мы заслужили наш успех. Мы защищаем будущее этой страны. Даем людям то, чего они хотят. Помнишь наше первое свидание в кафе, в студенческом городке? Я сказал тебе, что это моя мечта — стать президентом, и ты ответила: «Хорошая цель. Мы ее достигнем». А потом вернулась к потягиванию своего латте, как будто мы обсуждали пустяки. Я не мог понять, сумасшедшая ли ты, или шутишь, или что. Но ты не шутила. Ты говорила серьезно. — Энтони улыбнулся.
— Я помню.
— Ты так верила в нас, даже когда мы были такими юными. — Энтони коснулся щеки своей жены, кожа была мягкой и влажной под его большим пальцем. Он посмотрел ей прямо в глаза. — А сейчас ты в нас веришь?
— Ты знаешь, что верю, — ответила она.
— И ты веришь, что Бог хочет нашей победы?
— Да.
— Энтони обнял жену за плечи, и Кэтрин уронила голову ему на грудь, успокаиваясь в привычных объятиях.
— Мы идем по трудному пути, я знаю, — сказал Энтони, поглаживая жену по голове. — Но только так мы сможем победить.
Только когда Кэтрин уснула, Энтони подумал о Джеке.
Они с женой никогда не хотели детей. Дети точно не вписались бы в их жизнь, и Кэтрин, казалось, вполне устраивало играть роль заботливой тети на днях рождения и выпускных вечерах, помогать брату, когда ему приходилось слишком трудно, а потом возвращаться к захватывающей жизни, которую она строила с Энтони.
Конечно же, Энтони жалел своего племянника, получившего короткую нить. Джек всегда казался ему чужаком среди Хантеров: тощий паренек на семейных встречах, которого обычно выбирали последним в качестве партнера для бега на трех ногах. Энтони не видел в нем присущего другим Хантерам желания бороться и побеждать. Наверное, он унаследовал слишком многое от своей взбалмошной мамаши, которая сбежала в Европу, как какая-нибудь социалистка. Энтони надеялся, что короткая нить Джека не приведет его к необдуманным поступкам, которые могут запятнать их с Кэтрин добрые имена.
И тут его осенило. Протесты и стрельба ярко высветили тот факт, что Энтони не пользуется популярностью среди избирателей с короткой нитью, что было и без того ясно. Возможно, Джек только что подсказал ему решение этой проблемы.
МОРА
О стрельбе на митинге писали несколько дней. Газеты пестрели заголовками вроде «Героический поступок врача нашей больницы». Ведущие телепрограмм оплакивали мученическую смерть самоотверженного врача, который спас конгрессмена и толпу зрителей от возможной трагедии. Лишь в немногих репортажах упоминалось, что Хэнк пришел на митинг только для того, чтобы выразить протест против действий конгрессмена.
В дни и недели, последовавшие за его смертью, Мору мучила тревога, она погрузилась в себя. Но ей все равно приходилось каждое утро заводить будильник, ехать на метро на работу и сидеть за столом, уставившись в электронную таблицу, слушая, как чавкает жвачкой ее коллега. Отдел Моры сокращался, приходилось урезать бюджет, и, хотя Мора никогда не позволяла себе слишком влюбиться в рабочее место, ей нравилась роль в издательстве: она придумывала умные заголовки к постам в социальных сетях, участвовала в обсуждении новых рекламных кампаний, жила среди творческих умов — до последнего времени. А теперь Хэнк умер, ее собственная жизнь рухнула, весь мир, казалось, пылал в огне, а все ожидали от нее, что она продолжит рассылать пресс-релизы и выискивать расходы, которые можно сократить, как будто ничего не изменилось.
