Возможно, все они считали себя бессильными помочь Бену, или неловко прятали свое горе, или чувствовали себя виноватыми из-за своих длинных нитей. Может быть, они просто не знали, что сказать.
Но я по-прежнему буду приходить в этот класс каждое воскресенье вечером на случай, если вы окажетесь здесь летом.
А если нет, то я желаю вам удачи и надеюсь, что вы обретете покой, какое бы решение вы ни приняли: посмотрите вы на свою нить или нет.
Б.
Бен подождал, пока группа разойдется и он останется один в пустом классе, потом достал из портфеля сложенный пополам лист бумаги, на котором была написана буква «Э». Наклонившись, он поставил его, как миниатюрную палатку, на пол, у книжного шкафа.
Когда Бен обернулся, то увидел Хэнка, который озадаченно за ним наблюдал.
— Кажется, я потерял наушники, — объяснил Хэнк.
— О, давайте поищем вместе, — предложил Бен.
Мужчины в неловкой тишине принялись расхаживать по классу, склонив головы.
— Не возражаете, если я спрошу, что вы делали с этим листом бумаги? — наконец решился Хэнк.
Бен на мгновение задумался.
— Подпадает ли мой ответ под закон о конфиденциальности переговоров врача и пациента?
— Конечно, почему бы и нет? — Хэнк рассмеялся.
И Бен рассказал Хэнку о письме, которое случайно оставил под стулом после одной из встреч с группой, и о загадочном ответе, который получил.
— И теперь я как бы переписываюсь с совершенно незнакомым человеком… — объяснил Бен. — Что, как я понимаю, звучит нелепо, если произнести это вслух.
Хэнк с любопытством прищурился.
— Ты действительно не знаешь, кто тебе пишет?
Бен покачал головой.
— Я думаю, что это одна из учительниц, — сказал он. — Но возможно, что здесь проводят собрания анонимных алкоголиков и еще каких-нибудь групп поддержки, так что… кто знает?
Хэнк пожал плечами и ободряюще улыбнулся.
— Наверное, единственный способ узнать это — продолжать переписку.
— Спасибо, — сказал Бен.
— За что?
— За то, что не заставляешь меня чувствовать себя сумасшедшим.
— Мы все здесь блуждаем впотьмах. Трудно назвать кого-то безумцем.
Хэнк заглянул под стол, на котором Шон расставлял закуски.
— Ты работаешь в Мемориальной больнице, верно? Я сожалею о том, что там произошло.
— На самом деле я уволился в конце мая. Но заявление об уходе подал еще до той стрельбы, — пояснил Хэнк. — Я только что понял, что не могу вспомнить, чем ты занимаешься?
— Я архитектор, — сказал Бен.
— Ух ты. Спроектировал какое-нибудь известное здание?
— Пока нет, — с тоской ответил Бен. — Есть одно — пока в процессе, но это на севере штата.
Хэнк сел на один из пластиковых стульев.
— Почему ты решил стать архитектором?
Бен, немного удивившись вопросу, сел рядом.
— Точно не знаю, — сказал он. — Но в детстве у меня не было братьев и сестер, а родители пропадали на работе, поэтому я подолгу рисовал маленькие домики и города и представлял людей, которые там живут.
Хэнк нахмурился и с жалостью посмотрел на Бена.
— О нет, не пойми меня неправильно, — добавил Бен. — Мои родители — замечательные люди, и не то чтобы я все время был одинок. Мне просто очень нравилось рисовать эти крошечные миры.
— И теперь ты хочешь создать большие миры?
Бен рассмеялся.
— Скажем так, в школе мне порой приходилось нелегко, и тогда я думал, что если смогу создать что-то такое же большое, как нью-йоркский небоскреб, то больше никогда не почувствую себя маленьким и слабым.
— А сейчас?
Бен посмотрел в окно, где на фоне темнеющего неба сливались воедино величественные здания Верхнего Ист-Сайда.
— Теперь я хочу создать что-то на века. Чтобы мои здания стояли и после…
Хэнк понимающе вздохнул, и они замолчали, не зная, будет ли продолжен разговор. Но Бену все же хотелось кое-что выяснить, и он спросил:
— Если дело не в стрельбе, почему ты уволился?
— Наверное, просто устал, — сказал Хэнк. — Устал смотреть, как люди приходят в больницу заплаканные, испуганные, в полном отчаянии и умоляют меня дать ответы, которые я не могу им дать.
— Ужасно.
Хэнк поморщился, размышляя.
— На самом деле то была не единственная причина. Я так сказал своему начальнику и коллегам, но правда в том, что я просто не хотел больше быть врачом. Я думал, что вернул сотни людей с края смерти. Что я противостоял смерти и победил. А потом узнал, что, возможно, это не так. Может быть, я спас только тех, кто не собирался умирать в любом случае, тех, у кого еще оставалось время. А другие, кого я пытался спасти и не смог, возможно, их и нельзя было спасти. Ни один врач не смог бы им помочь.
— В этом можно, наверное, найти утешение? — спросил Бен.
— Только вот трудно продолжать бороться с чем-то, когда понимаешь, что борьба эта нечестная, — пояснил Хэнк. — Вероятно, многие смотрят на это под другим углом. Даже если мы не можем повлиять на чье-то долголетие, по крайней мере, мы можем повлиять на качество его жизни. И я знаю, что они правы, но не могу с этим смириться. Я работал в скорой помощи. Всю свою жизнь я боролся со смертью. Но это единственное, что мы не можем победить.
— Разве до появления нитей было не так? — спросил Бен.
— Так, — сказал Хэнк. — Но до нитей я все еще мог обманывать себя, думая, что у меня есть шанс.
Бен мрачно кивнул.
— Мне жаль, что так получилось…
— И мне жаль, что я не увижу твой небоскреб…
Бен притворился оскорбленным.
— А вот не надо! У меня еще осталось немного времени, чтобы построить его.
Хэнк опустил голову.
— Я не такой, как все вы, — сказал он.
— Что ты имеешь в виду?
— Мне осталось совсем недолго, — пояснил Хэнк. — Но мне не хотелось сидеть в группе для коротконитных, которым остался всего год. Слишком у них мрачно. Вот я и пришел сюда.
— Мне так жаль… — едва слышно проговорил Бен.
— Иногда выдаются тяжелые деньки, — сказал Хэнк, — но чаще я просто стараюсь помнить, что прожил хорошую жизнь. Я делал все возможное, чтобы помочь людям. Я несколько раз влюблялся. Я старался быть хорошим сыном… — Хэнк медленно откинулся в кресле. — Знаешь, я видел, как многие люди доходили до конца, а все вокруг умоляли их бороться. Чтобы продолжать сражение, нужна особая сила воли, и да, обычно это правильный путь. Бороться, не сдаваться, несмотря ни на что. Но иногда мне кажется, что мы забываем, что сила нужна и для того, чтобы отступить.
