Хэнк все еще чувствовал, как гормоны стресса наполняют тело, готовя его к битве. Он чувствовал, как разгорается в груди гнев. Но, услышав слова Аники и увидев, как она примостилась на краю кровати, а футболка болтается на ее дрожащих плечах, Хэнк понял, что на самом деле он сердится не на нее.
Он был зол на свою нить.
В некоторой степени Хэнк все еще любил Анику. Было даже время, несколько лет назад, когда он думал, что однажды женится на ней, со всеми ее достоинствами и недостатками. Сегодня вечером, когда она посмотрела на его нить, вместо того чтобы отвернуться, в ней победили недостатки. Но, посмотрев, она не ушла. Она вернулась в постель. И сказала ему, что он не один.
Хэнк не хотел воевать. Он не хотел наживать врагов среди тех, кого любил, когда ему осталось так мало времени. Он испустил долгий усталый вздох, потом протянул руку и накрыл пальцы Аники своей ладонью.
И Аника благодарно подняла на него глаза, прикусив нижнюю губу, чтобы она не дрожала.
— Я знаю, что не должна была смотреть, Хэнк. Но ты действительно не собирался мне сообщить?
— Я никому не собирался сообщать.
Глаза Аники были красными и измученными.
— Но это, должно быть, ужасно — пережить все в одиночку.
— Не так ужасно, как тот взгляд, которым ты сейчас меня пронзаешь, — ответил Хэнк.
— Может, это неправда! — с надеждой воскликнула Аника. — Я помню, как говорила пациентам, что им осталось всего несколько месяцев, а потом смотрела, как они живут на несколько лет дольше.
— Ты же понимаешь, что это совсем другой случай, — сказал он.
Аника глубоко вздохнула.
— Обещаю, что никому не скажу, если ты действительно этого хочешь.
Хэнк все еще верил, что ему удастся сохранить длину своей нити в тайне ото всех, хотя и знал, что его увольнение по собственному желанию из больницы уже вызвало некоторые слухи. (Он уверял всех, что ему просто нужно отдохнуть, что поток коротконитных, ищущих ответы, вымотал его до предела.) Но, разговаривая с Аникой, он почувствовал небольшое облегчение оттого, что хоть один человек знает о его нити. Скрывать ее ото всех было очень тяжело, приходилось постоянно беспокоиться, как бы ненароком не раскрыть правду. Теперь, по крайней мере, с Аникой можно было вести себя естественно. Не нужно больше притворяться, что все в полном порядке.
— Знаешь, я был так сосредоточен на том, чтобы никто не узнал о моей нити в больнице и не сказал моей семье, — признался Хэнк. — И в то же время я не плакал, не кричал и не делал ничего другого, что положено делать.
— Почему бы и нет?
Хэнк знал, почему он не плакал на похоронах отца, когда пытался остаться сильным ради матери, и почему не плакал, когда Аника рассталась с ним: хотел сохранить лицо перед женщиной, которой восхищался. Но на этот раз он не знал, что его сдерживает.
Аника подняла подушку и протянула ее Хэнку.
— Хочешь, чтобы я ударил ее или что-то в этом роде? — спросил он.
— Делай все, что захочешь, — ответила она. — В операционной у меня всегда такой строгий вид, но в одиночестве я порой плачу в подушку.
Хэнк неохотно взял у Аники подушку и молча уставился на нее.
— Мне уйти? — спросила она.
Хэнк смотрел на нее затуманенными глазами. Черные волосы, спадающие ей на плечи, были еще темнее на фоне его белой футболки. Влажные остатки туши размазались под карими глазами. Заостренный подбородок, который она подпирала рукой, когда решала какую-то проблему, решительно выпячен.
Внезапно Хэнк прижал подушку к лицу и принялся яростно кричать в мягкую ткань. Аника наблюдала, как набухают вены на его лбу, готовые лопнуть под кожей, как будто они воют так же громко, как и он.
Выдохшись, Хэнк уронил подушку на колени.
— Как ты думаешь, хватит у тебя сил остаться? — спросил он.
Аника обняла его за широкие плечи, и Хэнк наконец позволил себе дать волю рыданиям, которые то накатывали, захлестывая его, выдавливая из груди воздух, то отступали, даря спокойствие и тишину, давая ему отдышаться, прежде чем следующая волна неизбежно захлестнет его снова.
И все это время Аника не выпускала его из объятий, пока Хэнк наконец не отстранился.
Когда они встретились в больнице на следующей неделе, Аника спросила, как у него дела.
— Ну, я обычно советую своим пациентам в таком положении попробовать какую-нибудь терапию или группу поддержки, — сказал он, — так что я думаю, что мне стоит воспользоваться собственным советом.
Аника дала ему адрес Академии Коннелли, школы рядом с ее квартирой, где проходили занятия нескольких групп, и Хэнк появился там в воскресенье, опоздав на полчаса после напряженной смены в отделении скорой помощи.
Он заглянул через полуоткрытую дверь в комнату 201, где собрались те, чья жизнь приближалась к концу, отмеренному нитями. Все плакали, похлопывали друг друга по спинам, передавали коробки с салфетками. Чертовски удручающее зрелище. Хэнк надеялся, что встречи с этой группой помогут ему почувствовать себя лучше, а не повергнут еще глубже в пучину отчаяния.
Он уже собирался уходить, когда услышал тихий смех, доносящийся из комнаты 204 через три двери по коридору, где собирались коротконитные, у которых еще оставалось время — не месяцы, но годы. И Хэнк решил войти к ним. На самом деле ему там не место, но кого это касается?
МОРА
— Сегодня я хочу поговорить о секретах, — сказал Шон, открывая вечернюю дискуссию.
— О, хорошо, давно у нас не было темы для обсуждения, — шепнула Мора Бену.
— Звучит многообещающе, — добавил он.
Оказавшись на соседних стульях в первый вечер встречи, Бен и Мора теперь всегда садились рядом. Мора ценила восприимчивость Бена к ее комментариям, а Бен, казалось, был благодарен за то, что Мора никогда не относилась к беседам слишком серьезно. Каждое ее легкомысленное замечание пробивало брешь в скорлупе обреченности и мрачности, которая в противном случае могла бы оказаться удушающей.
— Я уверен, что многие из нас тратят много эмоциональной энергии на то, чтобы держать все в себе, — сказал Шон. — Но когда имеешь дело с чем-то таким… значительным, как ваша нить, возможно, стоит поделиться другими проблемами, сбросить с плеч остальной груз. Если не возражаете, конечно.
— Мы тут не на дурацкой исповеди, — пробурчал Карл.
Мысли Моры ненадолго вернулись к ее ссоре с Ниной, к похождениям подруги по сетевым форумам, которые она скрывала несколько недель. Но разве сама Мора ничего не скрывала? Она так и не рассказала Нине о бессоннице, о маленьком мальчике с рюкзаком и его маме.
— Ну, мне есть чем поделиться, — сказал Террелл.
Явно довольный, Шон предложил ему продолжать.
— Все дело в Теде, — сказал Террелл.
