И он говорил серьезно. Хавьер не понимал, почему он должен ставить Джека на пьедестал, возведенный из достижений его предшественников. Но он не забывал и об уникальном положении Джека. Хави собрал воедино достаточную часть семейной истории, основываясь на горстке неохотно вырвавшихся у Джека фраз и сплетнях сокурсников: он узнал о девяти поколениях Хантеров, которые сражались за свою страну с момента ее основания, обо всех почестях, которые они получали, и о пожертвованиях, которые они делали год за годом.
Хави понимал, какое бремя ложится на плечи его соседа по комнате — дополнительное внимание, ожидание успеха, — он и сам знал, что это такое, когда на тебя давят обстоятельства. Только десять процентов курсантов в кампусе были латиноамериканцами. Они не могли позволить себе провал.
— Почему люди так странно тревожатся о твоем соседе? — спросил отец Хави по телефону.
— Ну, его семья довольно известна в определенных кругах, — попытался объяснить Хави. — Думаю, они считают себя такими же, как Кеннеди.
— И теперь мой сын учится в той же школе, что и их сын, — сказал его отец. Хави услышал в его голосе благоговение.
Родители Хавьера невероятно гордились тем, чего достиг их сын, тем, каким человеком он быстро становился, и, хотя решение о поступлении в академию было решением Хави, на него, безусловно, повлияли восемнадцать лет, в течение которых он слушал, как его родители рассказывают о достоинствах американской свободы, сортируя в церкви пожертвованные продукты. Они работали с раннего утра до позднего вечера и даже в выходные в магазине его отца, откладывая деньги, чтобы их ребенок мог получить образование, которого никто из них не имел. И все же они всегда выкраивали время для мессы по воскресеньям и работали добровольцами в столовой при любой возможности, проживая жизнь в служении, трудолюбии и семье, жизнь, которая казалась возможной только в таком месте, как Америка, где, несмотря на все ее недостатки, обыкновенный мальчик, Хавьер, мог свободно учиться, играть, расти, выбирать.
Хави хотел выбрать путь, которым восхищались бы его родители, показать, что уяснил уроки, которые они преподали ему, и он ценит то, как они прожили свою жизнь.
Когда Хави сообщил им о поступлении в академию на полную стипендию, они отпраздновали это событие первым семейным отпуском за долгие годы.
Джек и Хави провели бок о бок четыре самых трудных года в своей жизни, но они выжили, и в мае им оставалось всего несколько недель до того момента, когда они официально станут военнослужащими армии США, что знаменует конец последнего, очень странного семестра. Дядя Джека объявил о своей предвыборной кампании еще в феврале, к неудовольствию Джека и Хави. (Хавьер встречался с ним всего один раз, на семейном обеде Хантеров, но сразу почувствовал, что Энтони жаждет власти.) А вскоре, в марте, возле комнаты Джека и Хавьера в общежитии появились две небольшие коричневые коробки.
Ни один из курсантов не решился открыть крышки, прочитав надпись на коробке и предположив, что это своего рода тест от академии, чтобы проверить, возьмут ли искушение и любопытство верх перед самым окончанием учебы. Но даже после того, как они узнали, что это не проверка, что все на свете в самом деле получили такие же коробки, Джек и Хавьер все равно решили не смотреть. Их профессия была опасной, и смириться с предстоящим риском было гораздо легче, если это был именно риск, а не гарантия жизни или смерти.
И в блаженные дни мая, последние перед выпускным, когда они бросали фрисби на лужайке и поднимали тост за окончание выпускных экзаменов, ни Джек, ни Хавьер даже не подозревали, что в июне все изменится.
ХЭНК
Остаток мая пролетел для Хэнка незаметно, а последний день его работы в больнице, день, которого, как он когда-то думал, он не дождется, пока его волосы не поседеют, а измученные артритом пальцы не потеряют способность зашивать раны, действительно наступил. Аника, одна из его коллег-врачей, пригласила его на обед, чтобы отметить это событие.
— Вряд ли это стоит праздновать, — сказал Хэнк, когда они сели за столик в кафе.
— Ну, мы не празднуем твой уход. Мы празднуем все твои достижения за время, проведенное здесь. — Аника улыбнулась и подняла чашку с кофе.
Хэнк был рад, что они с Аникой смогли расстаться друзьями. Учитывая их долгие отношения, никто бы не удивился, реши они избегать друг друга. Но теперь, покидая больницу, Хэнк думал, увидит ли он ее когда-нибудь снова, доктора Анику Сингх, самого талантливого хирурга, которого он когда-либо знал, и вторую большую любовь в его жизни (после Люси, его подруги в течение трех лет обучения в медицинской школе, которая согласилась на ординатуру в Сан-Диего, когда Хэнк переехал в Нью-Йорк). По мнению Хэнка, они с Аникой были идеальной парой. Они понимали требования к заработку друг друга, были одинаково целеустремленными и подталкивали друг друга к тому, чтобы стать лучшими врачами. Возможно, Хэнк немного перестарался, поскольку Аника в конце концов почувствовала, что не может посвятить себя ему так, как своему ремеслу.
По крайней мере, это решение, похоже, пошло ей на пользу. Аника была на пути к тому, чтобы однажды стать заведующей хирургическим отделением. К тому же она не совсем отказалась от Хэнка.
По крайней мере раз в месяц с момента их расставания два года назад либо Хэнк, либо Аника вспоминали о своей неизменной дружбе, когда им требовалась определенная разрядка. Между ними все было очень просто. Все запреты, смущение и неловкость давно исчезли, и никто не обижался, если другому срочно звонили из больницы и вызывали «на пожар».
Но, сидя сейчас за столом с Аникой, Хэнк не мог даже думать о тех вечерних встречах, не вспоминая ночь в апреле. Ночь, когда Аника узнала правду.
В ту ночь секс был особенно хорош, наполнен такой отчаянной, жадной страстью, которую испытываешь, только когда ставки поднимаются до небес, когда мир летит к чертям. А той весной мир точно катился к чертям.
Когда коробки только прибыли, Хэнк не сразу открыл свою.
Он настороженно отнесся к надписи и решил подождать, пока не выяснится что-то более определенное. Но даже когда силу нитей официально подтвердили, Хэнк никак не мог решить, что делать. Какой-то частью рассудка он воспринимал коробки как обычный медицинский анализ: если что-то происходит с твоим телом, то необходимо узнать правду. Даже если изменить конечный результат не в наших силах, возможно, найдется способ улучшить свою жизнь. Но другая часть его разума, та, которая ежедневно сталкивалась с гневом и горем пациентов и их семей, задавалась вопросом: не лучше ли откладывать болезненное откровение как можно дольше?
И все же в конце концов ученый в Хэнке победил. Он просто не мог убежать от предлагаемых знаний.
Именно поэтому он открыл свою коробку, измерил нить интернет-калькулятором и узнал, что ему самая настоящая крышка. Он уже вошел в свой последний период, краткий промежуток времени, в котором закончится его жизнь.
И зачем он только открыл эту чертову коробку?
