— Ты знаешь, что произойдет. — Примарх склонил голову, будто прислушиваясь. — Заметил, какая тишина? А ведь здесь никогда не бывает тихо. Никогда. А знаешь почему? — заговорщицки прошептал он. — Ну конечно, знаешь, это же ты. Ты все знаешь!
Керз снова замолк.
— Сыновья скорбят о моей грядущей смерти. Они злы на меня за то, что я не позволил им ее предотвратить. — Он осмотрелся и вперил взгляд в грудную клетку из сросшихся реберных пластин, значительно превышающую размером человеческую. — Если попытаются, то умрут. А они не хотят умирать. И поэтому нам никто не помешает.
Он усмехнулся и попытался привести мысли в порядок. Керзу удавалось поддерживать иллюзию здравого рассудка при разговоре с сыновьями, но беседа с отцом была намного более личной, и все оказалось сложнее.
— Да, — кивнул он, отвечая собственным мыслям так, как если бы их высказала фигура из плоти. — Сейчас ты — отец, а я — сын. Когда мы выступаем как отцы, то должны быть сильными. Но сыновьям слабость простительна: у них есть отец, способный поделиться своей силой. Мне всегда казалось, что по идее все должно быть так.
Падший примарх моргнул. Глаза со зрачками, расширившимися настолько, что радужка превратилась в тоненькую нить, на мгновение скрылись под тяжелыми веками. Насмешливая ухмылка исчезла. На несколько мгновений гримаса страданий сползла с лица Керза, сменившись выражением покоя и сожаления. И в эти мгновения он, несмотря на искаженный облик, казался прекрасным.
— Отец, я хочу исповедаться, но не жду, что ты меня простишь. — Последние слова примарх проговорил быстро и громко, на случай если мертвая фигура вдруг решит предложить ему прощение. — И я тебя тоже никогда не прощу.
Он подался вперед, вытянув неестественно длинную шею. Костлявые плечи задрались выше головы. Из-за плаща они напоминали крылья стервятника, усевшегося на мертвое тело. Керз умоляюще взглянул на статую:
— Просто выслушай.
Ответа не последовало, и голова примарха снова дернулась, а губы расползлись в ухмылке.
Керз захихикал, складывая ладони перед лицом в пародии на молитву.
— Прости меня, отец, — просипел он на высоком готике, — ибо я согрешил.
Ночной Призрак подождал реакции на шутку и, не дождавшись, раздраженно нахмурился:
— Смогу ли я перечислить все твои ошибки? Нужно ли мне рассказывать, что все, что ты создал, обречено на увядание и не принесет плодов, ибо корни Терры усохли?
Он склонил голову, словно прислушиваясь к чему-то.
— Да. Разумеется, ты прав, — кивнул примарх и оскалил черные зубы. — Я забегаю вперед. Не хотелось бы этого делать.
— Услышь меня, отец, в этот последний раз. Это мое откровение. Мои последние слова перед окончательным оправданием. — Керз шумно выдохнул сквозь сжатые зубы. — Давай начнем с того, как я здесь оказался. Как выбрался из тюрьмы, в которую меня решил заточить Сангвиний.
Он сгорбился.
— Я расскажу о начале конца.
2. ЗОЛОТАЯ ЖИЛА
Иногда смерть может возвещать о своем приходе самым невинным образом. Элвер часто возвращался к этой мысли за годы, что пришлось потратить на дорогу к Тсагуальсе. Нередко ему просто не о чем больше было думать, да и выбора, похоже, не оставалось. Самым важным днем в жизни этого человека стал тот, когда смерть пришла и взяла его за горло костлявыми пальцами. И явилась она не под рев фанфар и не крики ужаса, а под мягкий пульсирующий звон ауспика, обнаружившего некий объект.
Этот звук заставил кровь в жилах застыть от ужаса. Элвер никогда не понимал, как именно работают его предчувствия, но они работали и подсказывали, когда стоит ждать беды. Они никогда не были достаточно четкими, чтобы приносить пользу, — только вгоняли его в чувство постоянного страха. И в тот раз он с самого начала знал, что сигнал не сулит ничего хорошего.
Остальные члены команды «Шелдруна» отреагировали совсем иначе: они оживились. Но вскоре всех их ждет смерть. Ну и кто прав, а?
— Ауспик что-то засек! — крикнул Толли Кинер, магистр прозрений «Шелдруна».
У Кинера, как и у всей остальной команды, был звучный титул, но не хватало ни квалификации, ни сертификата, чтобы его подтвердить. Тем не менее, поскольку ему лучше всех удавалось справляться со скудным набором оборудования в сенсориуме, Толли называли магистром прозрений.
— Что там? — капитан Овертон вытянул шею, пытаясь заглянуть за спинку грязного и неопрятного командного трона. Металл кресла, покрытый масляной пленкой, блестел точно так же, как глаза командира. — Что ты несешь?
С жирных губ этого грубияна с дурными наклонностями и скверным характером крайне редко слетали добрые слова.
«Все ты слышал, — подумал Элвер. — Я же вижу. Все отражается на твоей уродливой роже. Ты почуял деньги».
— Ауспик что-то засек, мастер Овертон, — радостно повторил Толли Кинер. Он прижимал лицо к резиновому кожуху, защищавшему тусклый монитор ауспика от света. — Золотая жила! Хорошие показания, явно что-то металлическое. И с активным источником питания. Курс стабильный, сэр, только руку протяни — и сорвешь!
Магистр прозрений оторвался от экрана и обвел пространство мостика блестящими, будто два опала в грязи, глазами.
— Богатая жила! — В речи Кинера до сих пор проскальзывали словечки, которых он поднабрался, работая пустотным шахтером. К тому же упорно поддерживаемый слой грязи на лице делал его, по мнению Элвера, совершенно неотличимым от любого копателя астероидов во Вселенной.
— Дай посмотреть! — буркнул Овертон, поднимаясь с трона и протискиваясь в заднюю часть мостика, где располагался пульт управления сенсориумом.
Командная палуба «Шелдруна» отличалась теснотой и отвратительным запахом, как, впрочем, и весь остальной корабль. Массивной туше Овертона явно не хватало места, и капитан с трудом пролезал мимо работающих за пультами людей. Жадность не позволяла ему закупить сервиторов. Овертон всегда говорил, что живые люди обходятся дешевле, и это действительно было так. Подобная политика неизбежно приводила к огромной численности команды. В духоте повсюду воняло гнилыми зубами, потом и кишечными газами. Большая часть когитаторной системы корабля размещалась прямо под ними — все ради того, чтобы освободить как можно больше пространства под груз. Из-за этого на мостике царила такая жара, что команда предпочитала работать, обнажившись до пояса. Верхние части комбинезонов, обмотанные вокруг пояса, быстро промокали, впитывая пот, ручьями стекавший по спинам. На «Шелдруне» работали только мужчины. Капитан презирал женщин.
Семья Элвера подписала с Овертоном контракт на двенадцать лет обучения в подмастерьях. Через четыре года этот срок истечет, и парню придется вернуться домой. Подразумевалось, что к этому моменту он должен стать рулевым, полностью готовым к работе. Но в девяти из десяти случаев Овертон сажал его за пульт управления двигателями корректировки положения, с этим делом справились бы даже те, кому недоставало половины мозга, и на большинстве кораблей им-то его и поручали. А Гравек, рулевой «Шелдруна», сторожил свое кресло так же бдительно, как орлица — гнездо с птенцами. И если Элвер вообще когда-нибудь доберется до дома, он никому не будет нужен. Он уже не особо расстраивался по этому поводу, принимая как факт.
