Золотым сентябрьским днем Оррек выступал на Портовом рынке. День был совершенно безветренный, и белая вершина Сул сверкала в небесах над темно-синими водами залива. Кажется, все в городе пришли на рыночную площадь, чтобы послушать Оррека. Он продекламировал несколько глав из «Чамбана», и люди стали просить еще и не отпускали его. Я стояла слишком далеко, и слышно мне было плоховато. К тому же тревога по-прежнему не оставляла меня, и я, выбравшись из толпы, в одиночестве побрела вверх по Западной улице. Вокруг не было видно ни души. Все остались там, у меня за спиной, на рыночной площади, и слушали поэта. Коснувшись Священного Камня на пороге, я вошла в дом и сразу же направилась по коридорам, мимо покоев Лорда-Хранителя, туда, где находилась тайная комната. Я начертала в воздухе заветные слова, дверь открылась, и я вошла в эту тихую обитель книг и теней.
За последние несколько месяцев я ни разу не приходила сюда. Все было как обычно: чистый ровный свет лился из окошек в потолке, вокруг царила полная тишина, воздух был неподвижен, и книги по-прежнему терпеливо ждали читателей, ровными плотными рядами стоя на полках. А если прислушаться, то из дальнего, темного конца просторной комнаты доносилось слабое журчание воды. Никаких книг на столе не было, никаких следов присутствия Лорда-Хранителя я тоже не заметила. Но знала, что здесь всегда присутствуют иные существа и тени.
Вообще-то, я собиралась почитать книгу Оррека, но стоило мне остановиться перед книжным шкафом, и рука моя сама потянулась к «Элегиям», к той книге, из которой я так старательно переводила тексты, написанные на аританском языке, — это было еще до того, как у нас в доме появились Грай и Оррек. «Элегии» — это сборник небольших стихотворений, в которых оплакиваются или восхваляются люди, умершие тысячу лет назад. Имена чаще всего не указаны, и все, что мы можем узнать об упомянутых в стихах людях, это как воспринимает их сам поэт.
В одном стихотворении, например, говорилось: «Суллас, в доме у которой всегда царил такой порядок, что даже плиты во дворе сияли, изображая сложный лабиринт, теперь ушла отсюда и блюдет порядок в обители молчанья. А я все жду, все звук ее шагов надеюсь уловить».
А другое стихотворение, над которым я не раз размышляла в те дни, когда перестала ходить в тайную комнату, было посвящено дрессировщику лошадей, и там были такие слова: «… и где бы ни был он, они к нему стремятся, подобно длинногривым теням».
Я присела за стол, на привычное место, раскрыла «Элегии» и словарь аританского языка, где на полях было множество пометок, оставленных разными людьми в течение нескольких веков, и принялась дальше разбирать это стихотворение.
Когда мне удалось — по мере возможности, конечно, — проникнуть в его смысл и навсегда сохранить в памяти эти чудные строки, свет в потолочных окошках стал тускнеть. Кончался день Леро, день равноденствия, и отныне дни должны были становиться все короче и короче. Закрыв книгу, я продолжала сидеть за столом, не зажигая лампу; я просто сидела, впервые за долгое время ощущая мир в душе и понимая, что нахожусь именно там, где и должна находиться. И постепенно это ощущение захватило меня целиком, глубоко проникло мне в душу и поселилось там. Я не сопротивлялась, ибо лишь теперь я наконец обрела способность спокойно думать, и мысли мои стали неторопливыми и ясными, причем мне не нужно было облекать их в словесную форму — мне просто стало понятно, что для меня важно и что мне еще необходимо сделать в полном соответствии со своим теперешним разумением. Я уже много месяцев не могла вот так остановиться и подумать.
Именно поэтому, когда я встала, собираясь уходить из тайной комнаты, я взяла с собой книгу — раньше я никогда бы этого не сделала. Я взяла с собой «Ростан», ту книгу, которую в детстве называла Красной Сверкающей, когда еще любила строить из книг домики и медвежьи берлоги.
Я слышала, с какой затаенной страстью и тоской говорил об этой книге Оррек, считая это творение великой Регали навсегда утраченным. И Лорд-Хранитель, слушая его, не сказал ему тогда ни слова в ответ.
И о книгах, что хранились в тайной комнате, он Орреку никогда и ничего не рассказывал. Насколько мне было известно, даже о самом существовании этой комнаты по-прежнему знали только он и я.
То, что древний оракул говорит с людьми с помощью каких-то книг, людям было, конечно, известно, хотя и довольно смутно. А теперь они собственными ушами услышали голос оракула, но так ничего об этом и не спросили; они не хотели ничего узнавать об этих таинствах, не хотели в них копаться; они предпочли оставить все так, как было прежде. В конце концов, в течение стольких лет книги в Ансуле находились под запретом; альды наложили на них проклятье, считая их «порождением дьявола», и было слишком опасно даже просто знать о том, что книги еще существуют. И хотя наш народ всегда жил, живет и прекрасно себя чувствует в окружении духов и теней наших предков, мы все же вряд ли отличаемся особой любовью к сверхъестественному. Правда, Читателей Книг в народе весьма уважали, питая к ним — и к Султеру Галве, и даже ко мне — некое суеверное почтение; и все же люди предпочитали иметь дело с тем Султером Галвой, который был Главным Хранителем Дорог Ансула. Что ж, оракул свое дело сделал, мы обрели свободу, и теперь можно было вновь возвращаться к привычной жизни.
Но мое предназначение в этой жизни стало теперь немного иным. Вот что я поняла наконец, сидя в тайной комнате за столом и держа в руках закрытую книгу.
Глава 16
Оррек, Грай и Шетар вернулись с Портового рынка уже ближе к вечеру. Оррек, едва поднявшись к себе в комнату, буквально рухнул на постель и проспал несколько часов — после утомительного выступления он всегда так делал, если у него была такая возможность. И когда я вошла к ним, он как раз приходил в себя и весь взлохмаченный бродил босиком по комнате. «Привет конокрадам!» — сказал он, как тогда на крыльце, и Грай тоже воскликнула: «А вот и ты! Мы как раз говорили, что хорошо бы прогуляться по старому парку, пока совсем не стемнело».
Шетар не понимала даже отдельных слов, хотя собаки отлично понимают, например, слово «прогулка», зато она отлично понимала намерения людей, догадываясь о них даже раньше, чем сами люди осознавали, что хотят что-то сделать. Вот и теперь она уже подошла, грациозно ступая, к дверям и села там, выжидающе на нас поглядывая. Пушистая кисточка на хвосте так и мела пол. Я почесала львицу за ушами, и она прижалась головой к моей руке и хрипло замурлыкала.
— Я принесла это тебе, Оррек, — сказала я, протягивая ему толстую книгу в красном с золотом переплете. Он подошел, еще плохо соображая со сна, чуть пошатываясь и зевая, как Шетар. Но когда он взял книгу в руки и понял, ЧТО ЭТО ТАКОЕ, рот у него сам собой открылся; потом он крепко сжал губы, лицо его будто окаменело, да и сам он застыл как изваяние; казалось, он даже дышать перестал. Прошло довольно много времени, прежде чем Оррек наконец выдохнул:
— Ох, Мемер! Что же это ты мне подарила?
— То, что и должна была подарить, — сказала я.
И он, с трудом оторвав взгляд от книги, пристально посмотрел на меня. Глаза его сияли. Было очень приятно видеть его таким счастливым!
