Вместо того чтобы сопоставлять статью 255 со Сводом законов гражданских, представляется более полезным рассмотреть статью целиком и прояснить цели, которых русские власти хотели добиться посредством ее введения. Основной смысл статьи заключается в том, что «утверждение» новым правительством форм землевладения и землепользования, существовавших у коренного населения, происходило в соответствии с местными обычаями. Здесь «владение, пользование и распоряжение», а также понятие амляковых земель приобретают иное значение: российские колонизаторы стремились сохранить весь спектр существующих земельных прав, объединенных под термином «амляк», в том виде, в каком они понимались местным населением. Законодатели вложили в данную статью следующий смысл: утверждение прав землевладения и землепользования должно было проводиться при опоре на местные обычаи. Как предполагает Беатриче Пенати, статья 255 представляет собой обратную отсылку к исламскому праву
[553], однако отсылку неявную, поскольку в самой статье не указываются конкретные процедуры по утверждению за населением прав землевладения и землепользования. Здесь важную роль играет нотариальное заверение правовых документов. Статья 261 указывает, что сделки между «туземцами» «совершаются по соблюдаемым в каждом месте между туземцами обычаям». При этом статья 235 наделяет народных судей полномочиями по нотариальному заверению любых официальных документов, касающихся сделок и соглашений между коренными жителями, за исключением актов, опирающихся на общий закон Российской империи. Следовательно, акты о передаче права собственности между мусульманами русского Туркестана заверялись народными судьями, то есть казиями. Представляется маловероятным, что мусульманские народные суды руководствовались определением собственности по Своду законов гражданских Российской империи, когда оформляли документы о купле-продаже земли. Законодатели также не могли игнорировать тот факт, что исламский юридический язык, которым пользовались народные суды, не проводил различий между владением, пользованием и распоряжением. К каким последствиям привело наличие обратной отсылки к исламскому праву в статье 255? Это сложно утверждать с точностью, тем более что достижение гармонии между исламским и российским законами по поводу поземельного вопроса никогда не было главной задачей колониальной администрации. При взгляде на правовую терминологию до и после российской колонизации может сложиться поверхностное впечатление, что российские власти, напротив, уделяли данному вопросу слишком много внимания
[554]; однако доказательство по существу мы находим в чагатайском переводе Положения. В чагатайском варианте статьи 255 амляк не упоминается никоим образом:
[Государство утверждает в качестве] собственности оседлого населения земли, находящиеся в постоянном, потомственном его пользовании и в распоряжении населения в соответствии с местными обычаями, статьей 262 и другими статьями настоящего Положения
[555].
Чагатайским переводом Положения руководствовались чиновники из коренного населения, которые, как и казии, служили российскому государству. В переводе статьи 255 мы видим попытку разделения прав «пользования» (тасарруф) и «узуфрукта» (манфа‘ат). Как бы то ни было, статья закрепляла за местным населением право собственности (милк), оставляя при этом определение термина «милк» за казиями. В связи с этим и наблюдается преемственность нотариального оформления казиями документов о праве собственности на землю до и после российского завоевания
[556].
Как мусульмане интерпретировали имперские Положения, касающиеся поземельного вопроса? По мнению советских историков, колониальное правительство стремилось разработать законодательные рамки для создания вотчинного государства
[557]; однако данное утверждение имеет идеологическую подоплеку и остается без доказательств
[558]. Александр Моррисон предполагает, что российские власти посредством разработки Положений положили конец землевладельческой аристократии, до завоевания владевшей землями с налоговым иммунитетом (милк-и хурр) или имевшей временные земельные налоговые льготы (тархан)
[559]. Исследователь со всей убедительностью доказывает, что такие бухарские и кокандские чиновники, как сборщики налогов, с упрочением российской имперской власти в регионе лишились своих привилегий. Однако нам неизвестно о каких-либо крупных беспорядках, инициированных обезземеленной аристократией. Когда проводилась ревизия проекта комиссии графа Игнатьева, данный вопрос вызвал обеспокоенность Военного министерства, так как одна из статей Положения гласила, что российское правительство не признает налоговых привилегий для земель милк-и хурр. По требованию генерал-губернатора фон Кауфмана эта статья была вычеркнута из Положения
[560]. Учитывая тот факт, что в нескольких районах Самаркандской области большинство сельскохозяйственных земель имели статус милк-и хурр
[561], представляется маловероятным, чтобы слой аристократии, владевший этими землями, мирно воспринял крупномасштабную операцию по конфискации своего имущества. Действительно, аристократы-землевладельцы были готовы защищать свои интересы:
