Поскольку через два дня после процедуры был ее день рождения, гнетущее настроение только усилилось: она ощущала себя старой как мир. В то утро она лежала в кровати, все еще с болями, и проклинала Гэвина. Но гнев застрял у нее в горле. Ничто не поможет. Что было, то прошло. И она ненавидела любовника за это.
— Не засыпай, — сказал Джордж.
— Я не сплю, — ответила Лиззи. — Видел падающую звезду?
— Да. Жаль, что Рут не вышла с нами.
— Жаль.
Молчание.
— Как ты считаешь, она счастлива? — спросил Джордж.
Лиззи ненадолго задумалась.
— По-моему, у Рут масса нереализованных способностей, о которых никто не знает.
— Как мрачно.
— Наверное, это из-за травки.
— Но ты, по-моему, права, — согласился Джордж. — Мне кажется, что у них с Морганом не очень-то нежные отношения.
— Почему?
— Вчера в машине Рут все время звонила ему, а когда нажимала на отбой, принималась ворчать: «Морган мог бы сейчас поменьше работать» и «Если Морган вспомнит, что мальчиков надо везти на футбол, это надо где-то записать». Хоть бы она его бросила.
— И свою работу.
— И свою манеру всем указывать, как поступить.
— Хотя, может, не все сразу, — заметила Лиззи.
— Кстати, а что это за затея с Непалом? — поинтересовался Джордж. — Ты ведь не собираешься уходить с работы?
— Нет, — вздохнула Лиззи. — Мне, наверное, просто попался плохой класс в летней школе. Надо будет запомнить на будущее: не думать вслух при отце.
— Особенно если речь идет о переезде на другой конец света. Он очень волнуется за нас.
— «Из четверых детишек теперь осталось трое»,
[27] — промурлыкала Лиззи. — Это история его жизни.
На кухне Рут погасила свет, и в небе появился миллион новых звезд.
— Ты когда-нибудь попадал в тюрьму? — спросила Лиззи.
— Нет.
— Значит, я буду первой из нас всех.
— Если только Рут ничего не скрывает.
Они оба захихикали над мыслью о Рут, сидящей в тюрьме.
— Дэниел наверняка тебя бы в этом переплюнул, — сказал Джордж. — Он прямо-таки напрашивался на неприятности. Помнишь, как он напился водки?
Лиззи ответила:
— Я помню, как его вырвало на меня, а больше ничего. Но мне было всего шесть лет.
«Отвяжись! Сядь на место, пиявка!»
— А помнишь его пародии? — продолжал Джордж. — Как он изображал Рональда Рейгана, Джонни Карсона.
[28] Вот ведь был приколист!
И оба надолго замолчали, глядя в небо и размышляя о масштабах Вселенной в контексте потери брата.
— А еще его задание по физике, помнишь? Он занял весь первый этаж, конструируя катапульту, и во время испытаний разбил окно. Я так хотел быть на него похожим, — вздохнул Джордж. — Таким же веселым, всегда в центре внимания. Но, хоть убей, не мог выдать ни одной шутки. Мама любила Дэниела, — добавил он.
— Она любила всех нас, — возразила Лиззи. — Она всегда так говорила.
— Да, но Дэниела больше. Так, конечно, не должно быть, но я не мог не заметить. Хоть и не обижался. Просто хотел, чтобы она была счастлива, а Дэниел делал ее счастливой.
— Завидую, что у тебя осталось столько воспоминаний, — призналась Лиззи. — Жаль, что я провела с ними обоими так мало времени.
— А что ты помнишь про маму?
— Помню, как она читала мне стихи из большой книги, — ответила Лиззи. — «Он каждый день приходит в дом. Одет он в жалкие лохмотья…»
[29] Мы читали, пока вы с Дэниелом были в школе. Но потом мама сказала, что ей нужно личное пространство, как она это называла, и натянула веревку поперек лестницы на третий этаж. «Дальше не ходи, — говорила она мне. — И не трогай веревку». Я всегда боялась, что меня ударит током.
— Грустно, — заметил Джордж.
— А потом я однажды дотронулась до веревки, и ничего не произошло. И я пошла наверх. Слышно было, как быстро стучит пишущая машинка. Я заглянула в комнату. На полу валялась смятая бумага, мама сидела за столом — во рту сигарета, между бровями отвратительная глубокая складка — и печатала. Потом я, наверное, выдала себя, потому что мама прямо-таки подпрыгнула на стуле. «Не пугай меня так! — крикнула она. — Иди вниз!»
«Лиззи, я сказала, сядь!»
— Тебе когда-нибудь бывает ее жалко? — спросила Лиззи.
— Маму? Нет! С чего бы?
— Она видела себя писательницей. Столько работы, и все впустую.
— Но она была нашей матерью, — сказал Джордж. — Она могла похвастаться нами.
— Ей этого не хватало. — Лиззи не понаслышке знала, какое значение имеет публикация твоего труда — хоть рассказа, хоть научной статьи, — как важно представить плоды своих усилий людям. — Она писала-писала и не получила никакого признания.
— Жаль, что отец не помнит, куда дел все ее произведения, — произнес Джордж.
Лиззи хмыкнула.
— На удивление, он может сказать, где лежит каждый оплаченный чек, но не знает, где мамины рассказы.
Ее одолевал дурман, и Лиззи пожалела, что так накурилась. Она столько лет прожила без матери, что ее отсутствие стало казаться по большей части нормальным — если не считать таких вечеров, как сегодня, когда кто-нибудь вроде Джорджа пробивал в материи жизни дыру и открывал дорогу половодью воспоминаний. Лиззи пришло на память, как мать на вечеринке в блестящем платье поднимает ее на руки, чтобы показать дочь улыбающейся публике. Как она стоит у кухонного стола, разбивает в миску яйца, покачивая бедрами при каждом движении, и выпускает дым кольцами, чтобы Лиззи нанизывала их на палец. Лицо матери запомнилось молодым и симпатичным. Какой она была бы сейчас?
— Как ты думаешь, отцу надо переезжать? — спросила Лиззи.
— Ни в коем случае! Но ему нужно больше помогать.
Лиззи согласилась.
— Он в самом деле забыл имя Гэвина?
— Это Рут так сказала?
— Да.
— Только на миг. Назвал его Кельвином.
— Кельвин!
— Очень похоже. Но он сразу поправился.
— Тогда беспокоиться не о чем. Имена все забывают.
— Даже сам Гэвин, — кивнул Джордж. — Все время зовет меня Грегом.
— Знаешь, — улыбнулась Лиззи, — если забыл имя — это еще ничего. Вот если забыл, кто ты есть, — тебе пора!
