— Сир, я могу порекомендовать вам только одно…
— Полный покой? — Людовик улыбнулся одними губами. Покой в Тюильри — какая нелепая шутка.
— Напротив, ваше величество, как можно больше движения. На свежем воздухе.
Король повернул голову к окну. В треугольник между шторами проникали лучи ласкового солнца, где-то рядом звонко чирикали воробьи. Когда врач ушел, Людовик велел позвать дворецкого и объявил ему, что в понедельник двор переедет в Сен-Клу.
* * *
Карета остановилась посреди двора: ворота оказались заперты. Толпа всё прибывала; в окошки было видно перекошенные от крика лица — нет, разбойничьи рожи под фригийскими колпаками. "Лакеев долой! Лошадей выпрягайте!" Карета закачалась; Мария-Антуанетта с испугом посмотрела на мужа. Кто эти люди? Кто их впустил? Где же охрана?
Дверца распахнулась, в проеме появился высокий человек в мундире Национальной гвардии и с лицом висельника.
— Мы вас не выпустим, — пророкотал он. — Вы останетесь в Париже, пока не будет принята Конституция!
…Лафайет медленно пробирался верхом сквозь толпу на площади Карусели, перед ним неохотно расступались. По ту сторону решетки он увидел королевскую карету, возле дверцы стоял Сантер.
— Откройте ворота! — приказал Лафайет.
Никто и не подумал исполнять его приказ. Пришедший с ним отряд расползался по площади, смешиваясь со шпаной.
— Король хочет сбежать за границу — не выйдет, — сказал кто-то за спиной у генерала.
— Нет, это он хочет увильнуть от пасхальной службы, чтобы присягнувшему священнику не исповедаться.
Лафайет повернул коня так, чтобы его было видно и с площади Карусели, и с Королевского двора. Он вскинул руку, требуя внимания:
— Послушайте!
Головы начали поворачиваться в его сторону, гомон слегка утих.
— Народ! Солдаты! Я привез вам из Нового Света свободу не для того, чтоб вы употребили ее во зло!
Раздался громкий и дружный смех.
— Вы же сами говорили, — крикнул кто-то, — что восстание — священный долг! И что теперь? Кишка тонка?
Снова хохот, шумливые выкрики… Лафайет выхватил пистолет и выстрелил в воздух.
— Я подниму красный флаг
[9], — объявил он в наступившей тишине.
— Ну-ну, попробуй, — ответили ему сразу несколько голосов.
— Раз вы упорствуете в своем неповиновении, я слагаю с себя обязанности командующего!
— Давно пора! Скатертью дорога!
…Король подозвал дворецкого:
— Верните прислугу из Сен-Клу, — сказал он ему вполголоса, — похоже, сегодня мы никуда не поедем.
— А ну, о чём вы там шепчетесь? — Здоровенный детина схватил дворецкого за плечо, развернул к себе и сбил с ног ударом в лицо. — Аристократы чертовы, контрреволюцию замышляете!
На дворецкого набросились, порвав на нём фрак, потащили в сторону, то и дело награждая тумаками и крича: "На фонарь!"
— Господа, отпустите его! — Мария-Антуанетта высунулась в дверцу кареты. — Это наш слуга, он ни в чем не виноват, он слушал распоряжения короля!
Несколько национальных гвардейцев пробились на помощь к дворецкому с залитым кровью лицом и увели с собой. Вернувшись в карету, королева вскрикнула: напротив сидел избитый маршал де Дюрас — без шляпы и парика, с оторванным рукавом мундира, с большой ссадиной на лбу и заплывшим глазом; король успел втащить его внутрь.
— Королеву в монастырь! Королеву в монастырь! — скандировали на площади.
Несколько гвардейцев взяли лошадей под уздцы и с громкими криками принялись разворачивать карету под одобрительные возгласы и потоки ругани.
* * *
Карл д’Артуа выронил листок с донесением, будто тот жег ему пальцы. Я говорил, я знал, я предвидел! Но меня не послушали — конечно, разве я могу сказать что-нибудь дельное!.. Толпа понимает только силу, заигрывать с ней бесполезно. Не уступать! Не уступать! Ни в чём, ни в единой мелочи! Иначе дашь ей палец — откусит руку по локоть. Теперь-то брат наверняка понял, что зря не последовал моему совету и не уехал в Мец, вот только, боюсь, уже поздно. На что он рассчитывал? На любовь народа? Смешно. На то, что у него найдутся защитники, способные этот народ образумить? Надеюсь, аплодисменты в Национальном собрании, куда он явился искать справедливости вечером того злосчастного дня, не оглушили его до потери рассудка. Ему ведь так и не позволили уехать, пожурив парижан за "избыток патриотизма". Брат в тюрьме. Он не король, он узник. Пленник. Заложник.
Артуа подошел к окну. Садовники копались на лужайке, высаживая цветы в бродери; вдалеке зеленела гладкая лента Рейна… Немецкое захолустье. Но и из Кобленца можно действовать. Не все европейские монархи так трусливы, как тесть, выгнавший его из Турина. Дядя Климент-Венцеслав Саксонский полностью на его стороне; семья должна сплотиться и сжаться в единый кулак, который расплющит зарвавшуюся чернь, оставив от нее лишь мокрое место… Подумав еще немного, принц вызвал секретаря и принялся диктовать ему письмо к Карлу IV. Испанскому королю необходимо узнать о том, что случилось.
— Всего опаснее, что для подстрекательства народа к бунту используют предлоги, связанные с религией. Подчеркните это слово. Преследование священников, отказавшихся принести присягу, доходит до крайностей; к несчастью, во Франции удалось возбудить взаимную неприязнь между гражданами по поводу духовенства, что не предвещает ничего доброго.
Вот это наверняка затронет чувствительную струну католического короля.
— Кардинала де Ларошфуко чуть не разорвали на части.
Секретарь оторвался от письма и посмотрел на принца с ужасом. Тот мрачно ему кивнул, велев продолжать.
— Восемнадцатого апреля он направлялся в Национальное собрание в своей карете. На площади Карусели его принялись оскорблять, грозя его высечь, если он немедленно не присягнет. Он смог избегнуть этой участи лишь благодаря тому, что один из негодяев узнал в нем депутата Национального собрания. Более того, накануне в Пале-Рояле призывали высечь Мадам Елизавету, мою сестру, вина которой состоит лишь в ее благочестии и верности Матери нашей, Святой Церкви. Парижский департамент объявил о закрытии всех не приходских церквей. Верующие не имеют возможности ходить к мессе, большинство не смогло отпраздновать Пасху, бесчинства достигли высшего предела, негодяев ничем не остановить, и всё это заставляет содрогаться от страха за будущее. Принцы из рода Бурбонов, находящиеся на свободе, покроют себя бесчестьем, если продолжат бездействовать; государи Европы более не должны мириться с печальной участью несчастного монарха, оскорбляемого собственными подданными; короли из дома Бурбонов, а также император — брат королевы и союзник Франции — должны отомстить за поруганную честь трона и предупредить крайние проявления беспримерной жестокости. Когда всеобщее возмущение овладеет умами во всех французских провинциях, когда у людей, обманутых ложными свидетельствами о свободе их короля, наконец-то откроются глаза, в необходимости искать помощи у дружественных держав не останется никаких сомнений, никто не будет приводить постыдных отговорок. Соединение внешних сил с внутренними течениями приведет террор туда, где царила дерзость; неумолимо надвигающаяся месть заставит преступников оцепенеть, отвратив опасность, нависшую над августейшими головами; страх обуяет тех, кто прежде делал его своим орудием. Я не заслуживал бы уважения Вашего Католического Величества, если бы остался глух к воплям, исходящим из моего сердца: лучше погибнуть теперь, чем промешкать и не вырвать из оков брата и сестру, с каждым днем подвергающихся всё более грозной опасности.
