Пока я собирался с мыслями, выстраивая инструктаж об особенностях общения с сельским людом, Серый за моей спиной зашептал:
— Слышь, Батон, так мы теперь — семья Будущего!
И очень нехорошо засмеялся.
По дороге домой я решил завернуть к Бабаньке. Года два ее не видел, не видел бы и еще двести, но приказ Нынешнего нужно воспринять буквально. А хорошими документами я мог разжиться только тут.
Старуха ценила уединение. Заброшенная лесная деревенька встретила нас выбитыми окнами, бурьяном, странными шорохами. Бабанька поначалу была неприветлива, однако, когда зашел вопрос о подработке, сразу оживилась.
— Что ж, — говорит, — известное дело, как на Руси неспокойно, все за кордон ломятся. Кто деньжата увозит, кто сам прячется. Тээкс. Что могу предложить? Тээкс. Есть под Парижем место, лес Фонтенбло. Народ спокойный, винищем глаза зальют — и кто по бабам, кто картины рисовать. Политикой ва-аще не интересуются.
— Дальше, — говорю.
— Не прет от Франции? Оу-кей, сказал Макей. Западная Сахара. Романтика пустыни. Незарегистрированный оазис. Курорт!
— Дальше!
Бабанька костлявыми пальцами рылась в своей картотеке, мусолила листочки, причитала, ворчала и предлагала все новые и новые варианты. Вышли мы от нее уже в сумерках.
— Ну что, Серый, — говорю, — Гондурас или Эквадор? Ты ж у нас за Ариадну, тебе и решать.
— Лучше колымить в Гондурасе… — нараспев протянул Батон. Его примитивная психика легко переварила ощущения загнанного зверя. О Сером, как, впрочем, и обо мне, этого сказать было нельзя.
— Гондурас, Эквадор… Разницу вижу только в названии. — Серый был совсем плох. Замкнут в себе и рассеян настолько, что даже один раз сбился с дороги.
— Тогда Эквадор. Там не только вид на жительство, но и гражданство через три года. А как пробираться будем?
— Уж это мне оставь, ладно? — резко ответил он. Я почувствовал в семье серьезный разлад. Хотелось как-то его успокоить, но вместо этого я начал молча злиться.
Лопасти мельницы зловещими крыльями чернели на фоне заката. Оставалось перейти речку, подняться на холм к дому, забрать те мелочи, которые могли бы понадобиться в дороге, деньги для Бабаньки и по-тихому вернуться в лес. И сразу же в ночь отправиться в путь. Лишь бы Петрович сейчас не привязался, убивать без причины не хотелось. Да нет, поздновато. Сидит сейчас мельник дома в тепле, за стаканом пшеничной самогонки, в печке дрова поют…
— Скажи, Серый, — я все перебирал в памяти события прошедшего дня, — а ты смог бы так, как этот… Ну, у которого семью прикончили? Один, без старшего, без бойца…
— Ну, реально, был бы сам себе голова! — жизнерадостно захихикал Батон.
Мы вышли на кособокий мосток. Крыша нашего дома — бывшей конюшни — отсюда уже была видна. По воде стлался туман, где-то выше по течению играла рыба.
С противоположной стороны к мосту приближался запоздалый путник. Тяжелый дождевик превращал фигуру в треугольник на ножках. Припозднился грибничок…
— Это кто у нас тут такой путешественник?.. — цыкнув зубом, игриво и громко крикнул Батон. «Где трое в коже, там битые рожи» — деревенский фольклор.
Серый почему-то замедлил шаг.
Путник же резким движением сбросил плащ и поднял свой посох в нашу сторону.
— Батон, вали его! — заорал я, но вспышка опередила мои слова. Раздался нестерпимый грохот, и голова Батона лопнула сочным арбузом.
Путник отбросил палку в сторону и, перейдя на бег, потянул из ножен меч — в безукоризненном клинке блеснуло закатное небо. И тут я понял, что не могу пошевелиться.
— Серый, зачем ты меня держишь?!
Путник уже стоял рядом — бородатый мужичок, низкорослый и грозный.
— А затем, — прошелестел Серый. — Хорошее болото и в Рязани, и в Мещере найдется. Если знать, с кем договариваться. Эквадор ему! Ты сначала узнай, кто там живет, а не как там прописаться.
Я дернулся, но мой следопыт держал меня лучше любых пут.
— Так что, не в обиду, Сатрап — аста ла виста!
Наемник Одноглазого неспешно размахнулся, меч описал сложную дугу, и удар неожиданно пришелся на Серого. Его голова вместе с шеей качнулась, как подрубленное дерево, и, ломая калиновый поручень, рухнула в воду. Ржавая табличка с едва проступающими буквами «р. Смородина» с дребезгом упала мне под ноги.
Я осел на передние колени. Без следопыта я понемногу начал ощущать наше — теперь мое — тело, но слишком, слишком медленно. Так же медленно в гортани начал вызревать огонь. Оторвав взгляд от обезглавленной шеи Батона, я встретил глаза наемника.
— Ну что, чудило-юдило, непруха тебе сегодня, — он невозмутимо примерился мечом к моему низко опущенному загривку. — С приветом от Одноглазого!
Я, наконец, вспомнил, что сказал Хмар. Не из Петушков, а из Мурома.
Оттерев клинок о ближайшие лопухи, мужичок уже в полной темноте начал шарить руками в траве. Наконец пальцы наткнулись на холодное железо. Он поднялся к заброшенным конюшням. Протяжно свистнул. Привычная ко всему кобыла, гарцуя, прискакала из темноты.
Внутри царил обычный драконий смрад, но это его не смущало. Разведя костерок и запалив пару факелов, Илья обошел просторное помещение и нашел лежку. Покопавшись вокруг припасенной лопаткой, он наполнил монетами и украшениями две седельные сумки, остальное перепрятал на улице. На это ушло два часа.
Потом вернулся к костру и принялся чистить мушкет. Тщательно, с любовью. Потом отстегнул от пояса два кожаных мешочка. В первом был гремучий восточный порошок. Оставалось зарядов на двадцать. А второй Илья небрежно бросил под ноги, что-то пробормотав про накладные расходы и назвав кого-то одноглазой задницей. Из мешочка выскочила медная монетка и укатилась в огонь.
Он перезарядил мушкет.
— Хрен тебе я его сдам! — Илья ласково погладил вычурное клеймо Завода имени Лиха. — И вы все нам вообще на хрен не нужны!
Старшему верхнему
Пэха уже нельзя было назвать ребенком. Но по-прежнему каждый раз перед сном он отворачивался к стене и тихо шептал привычные и успокаивающие слова молитвы.
«Боги и демоны, жители Верхнего мира!
Простите нас за любопытство и не карайте строго. Разбрасывая зерна зла, не цельтесь намеренно в наш маленький город. Разбрасывая зерна добра, не обижайтесь, если мы немножко возьмем себе.
Пусть в завтрашнем дне найдется место для послезавтрашнего. Пусть уходящий день не станет последним «вчера» для мамы и папы, братьев и сестер, дяди Фара. Для близких и дальних, для знакомых и незнакомых. Для меня».
Отец до сих пор не вернулся. Пэх пытался обмануть себя, направить мысли в другую сторону, но тревога проникала в сердце все глубже.
