И действительно, вместо срезанной наклейки Ольшенблюм аккуратно установил новую, точно такую же, только не поврежденную. Затем пенал отправился назад в нагрудный карман, чемоданчик еще раз щелкнул замочками, и наш герой, не забыв спустить воду, покинул туалетную кабинку по дороге к «тойоте». На все про все ушло три минуты пятьдесят шесть секунд. Мы с партнером остались на заправке: дальнейшая слежка уже не имела смысла.
– Одного не понимаю, – сказал Мики задумчиво. – Откуда он знает код второго замка, закрытого бухгалтером? Думаю, это нам придется выяснить в личной беседе.
– Ага, причем прямо сегодня, – кивнула я. – Прошлый раз после успешной операции господин Ольшенблюм снимал девочек в ночном клубе на улице Дизенгоф. Будем надеяться, что у него это традиция.
В одиннадцать, хорошенько выспавшись и приодевшись, вернее, прираздевшись в традиционном для этого заведения стиле «сними меня поскорей», я уже восседала за стойкой. Из-за особенностей биографии у меня не получилось тесного знакомства с этой стороной тель-авивской жизни. В приюте девочкам не разрешали бегать по клубам, и мы вырывались туда тайком, от случая к случаю. А потом мое раннее замужество и вовсе закрыло такую возможность: вряд ли в те времена в радиусе тысячи километров нашелся бы смельчак-самоубийца, который решился бы приставать к жене самого Мени Царфати, короля квартала Джей-Эф-Кей.
Наверно, поэтому я чувствовала себя не в своей тарелке. Голова побаливала от чересчур шумной музыки, мелькания световых пятен и паршивого кармельского вина, выдаваемого за дорогое бордо. К тому же мне приходилось то и дело отшивать желающих спасти девушку от одиночества при помощи коктейля из водки, колы, льда и поспешного траханья в туалете. Хорошо хоть бармен здесь выглядел дружелюбным – не в пример мрачному Эй-Нестору Че Геваре из анархистской норы в квартале Флорентин. Судя по его откровенно гейскому виду, мы вполне могли бы поболтать, как две подружки, – по крайней мере, в течение одного вечера.
– Ты тут новенькая? – бросил он, пробегая мимо с двумя бокалами пива.
Я кивнула ему вслед. Назад парень бежал уже с клювастой бутылкой виски наперевес.
– Кого-то ждешь?
Я кивнула в противоположном направлении. Учитывая условия, нашу беседу следовало признать весьма содержательной.
Йонатан Ольшенблюм появился лишь в первом часу, когда я почти отчаялась дождаться его и собралась уходить. Чтобы захомутать этого жирного малопривлекательного борова, хватило одной улыбки. Спустя пять минут после его прихода мы с ним уже сидели рядом и обменивались репликами. Для начала он в точности повторил партию бармена.
– Ты тут новенькая?
– Уг у.
– Кого-то ждешь?
– Тебя, – честно ответила я.
Ольшенблюм рассыпался дробным мелким смешком. Из-за громкой музыки приходилось говорить, приближая губы почти вплотную к уху собеседника. От этого борова воняло в точности как от его не менее свинского кузена, покойного Ави Нисангеймера. По-моему, они даже пользовались одними духами.
– Ну коли так, давай знакомиться… – он выставил вперед пухлую ладошку-подушку. – Меня зовут Моше Коэн. А тебя?
– Да ты че? – воскликнула я, проигнорировав подушку. – Я ведь тоже Моше Коэн. Наверно, мы родственники.
Он снова рассыпал свои противные смешки. К сожалению, они были прекрасно слышны даже на фоне клубного шума. Видимо, самая гадкая гадость работает на каких-то особых частотах.
– Шутишь, да? Моше – мужское имя!
– Папа очень хотел мальчика! – проорала я ему в ухо.
Мы еще несколько минут обменивались такой же дурацкой ерундой, потом он спросил, чем меня угостить. Я пожала плечами:
– Давай для начала попробуем то же, что и ты.
Это «для начала» явно понравилось Ольшенблюму.
– Я за рулем, – сказал он. – Пью только колу.
– Так не похудеешь, – не удержалась я.
К счастью, жиряга не обиделся. А может, рассчитывал отыграться на мне потом.
– Так что? Две колы?
Я кивнула. Симпатичный бармен принес два одинаковых стакана, сопроводив их предостерегающим подмигиванием в мой адрес. Из него точно вышла бы очень неплохая подружка. Потом на нас наткнулся какой-то неловкий пьянчуга, который долго извинялся перед Ольшенблюмом и лез к нему обниматься, а тот отмахивался, не зная, как избавиться от пьяного дурака. После этого мы посидели еще с четверть часа, и я отправилась в туалет, чтобы дать Ольшенблюму долгожданную возможность зарядить наркотиком мою колу, что он и сделал почти сразу же. Впрочем, к тому моменту его движения уже утратили точность; сукин сын был на полпути к потере сознания, потому что вышеупомянутый «неловкий пьянчуга», а точнее, мой партнер Мики Шварц, довольно ловко дал мне возможность всыпать в стакан толстяка примерно то же, чем Ольшенблюм собрался отключить меня, только в существенно больших количествах.
Когда я вернулась, боров сильно клевал носом.
– По-моему, тебе надо на свежий воздух, милок, – сказала я. – Вставай, я тебе помогу.
Он попробовал что-то ответить, но не смог, так что я даже испугалась, не слишком ли сильно его траванула. К счастью, толстяк слушался беспрекословно и пока еще был в состоянии самостоятельно передвигать ноги. Он отключился лишь позже, в машине, после того как мы с Мики в четыре руки запихнули его на заднее сиденье.
Как уже сказано, жертвы этого мерзавца просыпались голышом, в синяках и с разной степенью повреждения внутренних полостей. Поэтому я испытывала сильнейшее искушение заставить его пережить схожие утренние впечатления. Но тут уже воспротивился Мики, сказав, что намеченные мною психопатические действия в корне противоречат нашему рабочему плану. В итоге мне пришлось удовольствоваться лишь малой частью желаемого: Ольшенблюм пришел в себя неповрежденным, хотя с кляпом во рту и в чем мать родила – если, конечно, у зомби бывают матери. Голый человек всегда чувствует себя неуверенно в компании одетых – особенно если те мирно завтракают в тенечке, а он привязан к колючему цитрусовому дереву, сажаемому здесь в защитных целях по краям делянок и именуемому арабским словом «хушхаш».
Видимо, я и впрямь бухнула в стакан слишком много порошка, потому что сукин сын пробудился лишь в одиннадцатом часу. С другой стороны, у нас было достаточно времени, чтобы с удобствами устроиться в самом сердце апельсиновой рощи, расположенной рядом с дорогой на Явне. Вокруг ссорились, мирились и радовались жизни птицы, над головой сияла меж ветвями чистейшая голубизна, солнце еще не включилось на всю катушку, и все это великолепие благоухало ароматом деревьев – тонким, дразнящим, но не слишком назойливым по причине несезона.
Придя в сознание, Ольшенблюм дернулся было, но тут же пожалел об этом, приструненный безжалостными шипами хушхаша. Поняв, что лучше не двигаться вовсе, он умоляюще замычал. Я присела перед ним на корточки и вытащила кляп.
– Привет, Моше. Или как тебя? Давай попробуем познакомиться еще раз, но теперь по-настоящему. Советую тебе, начиная с этого момента, говорить только правду. Потому что у моего напарника есть хороший детектор лжи. Махлуф, покажи нашему гостю свой детектор лжи.
