— Конечно, ваша светлость.
Камердинер исчез с хорошо натренированной быстротой, а Клинтан продолжил путь в библиотеку. Стэнтин сидел в кресле, глядя в снежную ночь, и лицо Клинтана разгладилось, превратившись в ничего не выражающую маску, когда он увидел напряженные плечи архиепископа и заметил, как тот нервно барабанит пальцами по столу.
Стэнтин отдернулся от окна, затем резко встал, увидев Клинтана.
— Ваше преосвященство, — сказал Клинтан, полностью войдя в библиотеку и протягивая свое кольцо. — Что привело вас сюда в такой час?
— Прошу прощения, что беспокою вас так поздно вечером, ваша светлость, — сказал Стэнтин, выпрямляясь после поцелуя предложенного кольца. — Понимаю, что это крайне невежливо, но я почувствовал острую необходимость поговорить с вами. Наедине.
Голос деснейрца мог бы звучать спокойно для ушей другого человека, но у Клинтана были уши великого инквизитора. Люди часто старались казаться спокойными, когда разговаривали с ним, особенно когда на самом деле они чувствовали что-то совсем другое. И это, — решил он, — был один из таких случаев.
— Моя дверь всегда открыта для любого дитя Божьего, которое чувствует необходимость поговорить со мной, ваше высокопреосвященство. И если это верно для всех детей Божьих, то насколько более верно это должно быть для моих собственных братьев в епископате? Пожалуйста, скажите мне, чем я могу вам помочь.
— На самом деле, ваша светлость… — Голос Стэнтина затих, и он выглядел как человек, который внезапно задался вопросом, что он вообще тут делает. Но Клинтан и к этому привык.
— Ну же, ваше преосвященство, — сказал он с упреком. — Мы оба знаем, что вы не были бы здесь в такой поздний час, если бы не чувствовали, что нам необходимо поговорить. И боюсь, что должность, которую я занимаю, сделала меня несколько… чувствительным к колебаниям, когда я их вижу. Вам уже слишком поздно притворяться, что вы не чувствовали себя обязанным прийти сюда.
Стэнтин посмотрел на него, и его лицо, казалось, сморщилось. Что-то произошло внутри него — то, что Клинтан видел столько раз, что не мог сосчитать.
— Вы правы, ваша светлость, — полушепотом произнес архиепископ. — Я действительно чувствовал себя обязанным. Я… я боюсь. Слишком много всего происходит. Выступление великого викария, то, что произошло в Фирейде, неповиновение чарисийцев… Все это меняет почву у нас под ногами, и то, что раньше казалось таким ясным, теперь не ясно.
— Например, что… Никлас? — мягко спросил Клинтан, и Стэнтин глубоко вздохнул.
— В течение последних нескольких лет, ваша светлость, я… был связан с некоторыми другими здесь, в Храме. Сначала и в течение долгого времени я был уверен, что поступаю правильно. Все остальные — это люди, которых я знаю и уважаю уже много-много лет, и то, что они сказали, казалось, имело для меня такой большой смысл. Но теперь, когда этот раскол изменил все, я больше не уверен. Я боюсь, что то, что казалось разумным, — это нечто совершенно другое.
Он умоляюще посмотрел в глаза Клинтана, и потребовался весь многолетний опыт великого инквизитора, чтобы сохранить в своих глазах мягкое сочувствие вместо того, чтобы сузить их во внезапном, напряженном размышлении. Он слишком хорошо знал па этого танца. Чего хотел Стэнтин, так это обещания неприкосновенности от инквизиции, прежде чем он продолжит то, что привело его сюда. И тот факт, что архиепископ его ранга считал, что ему нужна неприкосновенность, наводил на мысль, что то, что привело его сюда, имело огромное значение, по крайней мере, потенциально.
— Сядьте удобнее, Никлас, — успокаивающе сказал Клинтан. — Я знаю, что такие моменты, как этот, всегда трудны. И знаю, что может быть страшно допустить возможность того, что кто-то мог впасть в ошибку. Но Мать-Церковь — любящая Божья служанка. Даже те, кто впал в заблуждение, всегда могут быть приняты обратно в ее гостеприимные объятия, если они осознают свою ошибку и обратятся к ней в истинном духе раскаяния.
— Спасибо, ваша светлость. — Голос Стэнтина был едва слышен, и на мгновение Клинтану показалось, что мужчина действительно собирается разрыдаться. — Спасибо.
— А теперь, — продолжил Клинтан, устраиваясь на своем стуле, когда Стэнтин сел обратно, — почему бы вам не начать с самого начала?
— Это было несколько лет назад, — начал Стэнтин. — Вскоре после вашего собственного возведения в ранг великого инквизитора ко мне обратился архиепископ Жэйсин. Я не знал его так хорошо, как знал многих других в епископате, но уважал его и восхищался им. Когда он пригласил меня обсудить наши общие обязанности архиепископов Матери-Церкви, я был одновременно удивлен и, полагаю, польщен. Однако в ходе этих бесед он начал мягко уводить разговор в сторону церковной политики, а не обсуждения пастырских задач, с которых мы начали.
Деснейрец сделал паузу, крепко сжав руки на коленях, затем снова встретился с сочувствующим взглядом Клинтана.
— В конце концов, ваша светлость, я узнал, что архиепископ Жэйсин был членом более крупной группы, круга, здесь, в Храме. И этот круг был обеспокоен тем, что он считал церковной коррупцией. Его участники… не желая доводить свои опасения до сведения инквизиции, собирали собственные доказательства. Мне не сразу стало ясно, что именно они намеревались сделать с этими доказательствами, но архиепископ Жэйсин ясно дал понять, что они хотят завербовать меня в качестве еще одного реформатора, и он попросил меня начать обращать внимание на любые доказательства коррупции, которые я могу увидеть. В то время…
Выражение лица Клинтана даже не дрогнуло, и он откинулся назад, прислушиваясь.
ИЮНЬ, Год Божий 893
.I
Элварт, графство Сторм-Кип, Лига Корисанды
— Мы уже на месте? — жалобно спросил княжич Дейвин, и по сравнению со своим старшим братом, подумал Филип Азгуд, вопрос был всего лишь жалобным. Наследный княжич Гектор задал бы этот вопрос каким-нибудь неприятным тоном, больше похожим на скулеж, и не было бы никаких сомнений в том, что это была не жалоба.
— Еще не совсем, Дейвин, — успокаивающе сказала княжна Айрис. Она наклонилась и поплотнее запахнула плащ мальчика. — Давай спи дальше. Я почти уверена, что мы будем там к тому времени, как ты проснешься.
Дейвин посмотрел на нее, его глаза сузились от беспокойства в тусклом свете единственного убавленного фонаря, свисающего с крыши кареты. Затем он кивнул, очевидно, успокоенный ее поведением так же, как и ее словами, и откинулся на удобное мягкое сиденье. Оно было более чем достаточно большим, чтобы служить кроватью для мальчика его возраста, и он послушно закрыл глаза.
Айрис несколько минут сидела, глядя на него сверху вниз, ее глаза были полны нежности, но затем она глубоко вздохнула, откинулась на спинку своего сиденья и посмотрела на графа Кориса.
— Ненавижу это, — сказала она очень тихо, говоря почти неслышно, чтобы не потревожить мальчика, который, очевидно, уже засыпал снова, несмотря на раскачивающуюся, часто подпрыгивающую карету и звуки копыт их кавалерийского эскорта.
