Лицо Клинтана на мгновение напряглось при упоминании о казнях в Фирейде. Несмотря на то, что он перенес свою собственную публичную епитимью со всеми проявлениями смирения и принятия, не было смысла притворяться, что унижение от «признания собственной вины» не наполнило его раскаленной добела яростью. Или что он все еще не обвинял Тринейра как человека, ответственного за это унижение. Тот факт, что его интеллект был способен однозначно понять, почему канцлер настоял на этом — и даже тот факт, что он был совершенно прав, поступив так, — не сильно повлиял на его угрюмое негодование. В результате в их отношениях возникло новое, неоспоримое напряжение, но в то же время они оба еще больше, чем когда-либо, осознали, насколько сильно они нужны друг другу. И, несмотря на весь свой гнев, Клинтан знал, что это никогда не было личным. Или, во всяком случае, не очень личным. Когда дело доходило до выживания Матери-Церкви (и храмовой четверки), бизнес был бизнесом, насколько это касалось великого инквизитора.
Даже если это все еще выводило его из себя.
Теперь он запил кусок булочки большим глотком вина и пожал плечами.
— Если они не поймут сейчас, то поймут достаточно скоро, — сказал он немного более четко и снова потянулся за вилкой.
Несмотря на то, как мало они с Тринейром могли нравиться друг другу, особенно в эти дни, оба знали, что они были двумя истинными полюсами силы в храмовой четверке. Таким образом, с тех пор как чарисийцы решили устроить столько хаоса, они стали ужинать вместе наедине по крайней мере дважды в пятидневку в дополнение к большим ужинам, на которых неизменно присутствовали Робейр Дючерн и Аллейн Мейгвейр. Как обычно, когда предстояло обсудить серьезные церковные дела, два викария отпустили своих слуг, и великий инквизитор снова наполнил свой бокал, прежде чем опять взглянуть через стол на Тринейра.
— Я уже ясно выразил свое неудовольствие этому идиоту Джинкинсу в Делфираке. — Он нахмурился. — Если бы он должным образом контролировал ситуацию, у нас никогда не было бы всех этих неприятностей в Фирейде.
Тринейр сумел кивнуть, не поморщившись, несмотря на то, что произошедшее в Фирейде оставалось больным вопросом между ними. Однако, если быть откровенным с самим собой, еще больше его беспокоило то, что Клинтан, казалось, честно убеждал себя в том, что его собственная версия событий там была точной, несмотря на официальное заключение трибунала Фирейда и его собственное публичное признание и покаяние. Было достаточно плохо справляться с последствиями всей этой катастрофы и без того, чтобы великий инквизитор активно обманывал себя по этому поводу!
Интересно, всегда ли ему это удавалось на самом деле? — задумался Тринейр. — Возможно ли, что то, что я всегда приписывал цинизму и прагматизму, на самом деле было полной — хотя и бредовой — искренностью? Способностью превращать свою версию реальности в «правду», когда настоящая правда была бы… неудобной? Или это что-то, что только проявилось в нем — или, по крайней мере, стало сильнее — с тех пор, как чарисийцы не сделали ему такого одолжения, как всем умереть по расписанию?
Канцлер понятия не имел, как ответить на свои собственные вопросы, но, по крайней мере, теперь он знал, что внутри Клинтана есть течения, которые даже он раньше не осознавал. Потенциально опасные течения, и не просто опасные для противников «храмовой четверки».
Тем не менее, даже если это было правдой, или, возможно, особенно если это было правдой, просто стало более важным, чем когда-либо, держать Клинтана сосредоточенным и под контролем.
Как будто у меня и так было мало поводов для беспокойства! Я действительно не знаю, что хуже: дракон Жэспара в стекольном заводе, отдаленно напоминающем что-то чарисийское, вновь обретенное благочестие Робейра или глупость Аллейна! Я действительно начинаю чувствовать себя мастером Трейниром!
Его поднятый бокал с вином скрыл улыбку, а губы непроизвольно изогнулись. Он был хорошо осведомлен о шепчущихся каламбурах в гардеробе Храма, связывающих его собственную фамилию с фамилией режиссера традиционного кукольного театра. Конечно, никто не собирался повторять подобные шутки там, где он мог их услышать, но они никогда особенно его не расстраивали. В конце концов, именно таким он видел себя во многих отношениях.
Но раньше ставить пьесы было намного проще, — напомнил он себе, и его улыбка исчезла.
— Кажется, я не так убежден, как ты, в том, что епископ Эрнист мог изначально предотвратить то, что произошло, Жэспар, — мягко сказал он, опустив свой бокал через мгновение. — И, честно говоря, не понимаю, как его можно считать ответственным за исход нападения чарисийцев на порт.
— Нет? Ну, я, черт возьми, вполне могу, — прорычал Клинтан. — Если бы он с самого начала настоял на том, чтобы инквизиция полностью контролировала захват кораблей, не позволяя этим неуклюжим, так называемым «солдатам» сначала все испортить, тогда ни один из проклятых чарисийцев не выбрался бы. Вероятно, многие из них также не были бы убиты, но даже если бы они были убиты, Кэйлеб и его кучка извращенцев не получили бы дико преувеличенных сообщений о том, что произошло, из-за чего у них волосы встали дыбом из-за Фирейда!
Несмотря на его решимость не возобновлять ссору с Клинтаном, и несмотря на все веские причины, которые у него были для этого решения, губы Тринейра сжались. Одно дело — избегать конфликтов в рядах «храмовой четверки»; совсем другое — позволить одному из двух самых могущественных ее членов заниматься таким опасным самообманом. Особенно когда версия чарисийцев о том, что произошло в Фирейде, получила такое широкое распространение.
Письма и печатные листовки, которые они оставили после ухода из Фирейда, включали в себя воззвание «императора Кэйлеба и императрицы Шарлиэн», в котором были предельно ясно изложены причины нападения на город и сожжения дотла большей его части. И, как и обещал этот ублюдок Рок-Пойнт, было также обнародовано содержимое файлов Грейвира. Трудно было точно сказать, где они были впервые распространены, но откуда-то таинственным образом появились печатные копии каждого самоосуждающего слова в отчетах казненных инквизиторов. И, несмотря на все усилия Клинтана, по крайней мере некоторые из них распространялись по всем материковым королевствам, особенно в Сиддармарке и самом Делфираке. Тринейр обнаружил, что чарисийцы понимают ценность пропаганды по крайней мере так же хорошо, как и Церковь, и казалось невозможным помешать распространению их печатных листовок и брошюр.
Все только к лучшему, что я настоял на том, чтобы мы сами разобрались с ситуацией, как бы Жэспар к этому ни относился, — мрачно подумал канцлер. — Полагаю, он прав, когда утверждает, что выводы трибунала помогают подтвердить заявления чарисийцев о том, что произошло, но, похоже, очень многие люди находят нашу собственную «открытость» и «честность» глубоко обнадеживающими. И это дает им выход. Они могут признать, что по крайней мере некоторые утверждения чарисийцев верны, но они могут пойти дальше и отвергнуть пункты, в которых их обвинения не совпадают с нашими собственными признаниями. Например, вопрос о том, какая часть города была сожжена и сколько мирных жителей было убито.
