— Здравая доктрина, — сказал Стейнейр со своей собственной улыбкой. — Тоже хорошая философия. И, если позволите, ваше величество, могу я также спросить вас, обсуждали ли вы с ним раскол?
— Не так, как мы обсуждали другие проблемы, — призналась Шарлиэн, ее глаза потемнели. — Он не давил на меня по этому поводу, что, вероятно, говорит о многом прямо здесь. Но, по правде говоря, я почти боюсь спросить его, что он думает по этому поводу. Если он готов принять мои решения, не осуждая их открыто, это лучше, чем уже сделали некоторые другие.
Ее голос был гораздо более мрачным, и выражение лица Стейнейра смягчилось сочувствием.
— Ваш дядя, ваше величество? — мягко спросил он.
Шарлиэн вскинула голову. Она пристально смотрела на него через обеденный стол в течение нескольких секунд, а затем ее твердый рот, казалось, на мгновение дрогнул.
— Да, — тихо призналась она, и архиепископ кивнул.
Очень немногие люди в Чарисе были особенно хорошо знакомы с внутриполитической динамикой Чисхолма до брака Шарлиэн с Кэйлебом. Стейнейр, конечно, не был таким, но с тех пор он сделал приоритетом узнать все, что мог, об этой динамике. И одна вещь, которая стала для него совершенно ясной, заключалась в том, что герцог Холбрук-Холлоу был гораздо большим, чем просто одним из высокопоставленных дворян Шарлиэн. Действительно, он был больше, чем «просто» дядя. Как командующий королевской армией, он был ее мечом, так же как Грин-Маунтин был ее щитом. И теперь…
— Ваше величество, — сказал Стейнейр через мгновение, — легче командовать флотами и армиями, чем управлять человеческим сердцем. Ваш дядя уже понял это, и если случится так, что вы еще не усвоили этот урок, то, боюсь, у вас нет другого выбора, кроме как усвоить его сейчас. Поверьте, что ваш дядя любит вас. Я не претендую на то, что хорошо его знаю, особенно с тех пор, как он держал меня — как и всю «Церковь Чариса» — на расстоянии вытянутой руки или даже дальше, но я верю, что он действительно любит вас. И все же вы попросили его принять то, чего он не может. Когда я смотрю на него, я вижу человека, скорбящего о решениях своей племянницы, и одна из причин, по которой он скорбит, заключается в том, что он любит ее.
— Полагаю, это обнадеживает, — сказала Шарлиэн. Затем она покачала головой. — Нет, я не «полагаю», что это так; это так. Но это не меняет того факта, что… отчуждение между нами из-за Церкви становится все более очевидным. Или тот факт, что здесь, во дворце Теллесберг, есть те, кто считает опасным иметь так близко к трону кого-то с такими очевидными симпатиями к сторонникам Храма.
— Возможно, они правы в этом, ваше величество. — Выражение лица Стейнейра было безмятежным. — Однако, какими будут в конце концов ваши отношения с ним — или станут — это вопрос вашего решения, а не чьего-либо другого. И это не значит, что он пытался притворяться, скрывать эти симпатии. Мне кажется, что он тот, кто он есть, и чего еще можно справедливо требовать от кого бы то ни было?
— Я королева, ваше преосвященство, императрица. Могу ли я позволить себе быть «справедливым» по отношению к такому близкому мне человеку, как он?
— Возможно, это действительно представляет опасность, — ответил Стейнейр. — Возможно, вы могли бы даже возразить, что это ваша обязанность как королевы и императрицы убрать его с дороги, туда, где он не сможет причинить вреда. И, возможно, если вы этого не сделаете, со временем вы можете столкнуться с серьезными последствиями. Все это может быть правдой, ваше величество. Но что я знаю точно, так это то, что вы тоже должны быть тем, кто вы есть. Перед вами уже стоит слишком много опасностей, слишком много угроз со стороны других людей. Верю, что единственное, на что вы не осмеливаетесь, — это позволить себе подорвать то, кто вы есть, кем вы всегда были, своими внутренними сомнениями. Если вы любите его так глубоко, как, очевидно, любите, вы должны прислушиваться к этой любви так же сильно, как и к прагматической осторожности правителя, которым вы являетесь. Для Чариса было бы лучше, если бы вы рискнули тем вредом, который он может причинить, чем если бы вы искалечили свой собственный дух, свою уверенность и все то хорошее, что вам еще предстоит сделать, ожесточив свое сердце и отрицая эту любовь.
— Но я уже предприняла шаги, чтобы защититься от него, — призналась она. — Это единственная причина, по которой я не оставила его в Чисхолме с Мараком. Я не могла оставить его командовать армией, когда он так явно не соглашался с тем, ради чего я приехала в Чарис.
— Я предполагал, что это так. — Стейнейр пожал плечами. — И там, подозреваю, вы видите ярчайшее доказательство того, насколько маловероятно, что вы позволите своей любви к нему ослепить вас от ваших обязанностей.
Императрица медленно кивнула, и Стейнейр отпил из своего бокала, наблюдая за ней и сильнее, чем когда-либо, желая, чтобы ему, Кэйлебу и Мерлину удалось убедить остальных Братьев Сент-Жерно позволить Кэйлебу рассказать ей правду. Если бы она, как Стейнейр, знала, как капитан Этроуз может следить даже за самыми искусными заговорщиками, это могло бы успокоить ее.
И облегчать ее душевное состояние, где бы и когда бы мы ни были, — это самое малое, что мы можем для нее сделать, — сочувственно подумал он, пряча безмятежность в своих глазах. — Она этого заслуживает. И даже если бы она этого не сделала, простой здравый смысл потребовал бы, чтобы мы все равно это сделали. Она нам нужна — нужна, чтобы она действовала наилучшим образом, используя весь свой интеллект и силу воли, а не тратила их впустую, изводя себя проблемами, которые она все равно никогда не сможет решить.
— Ваш дядя во многих отношениях является зеркалом самого Сейфхолда, ваше величество, — сказал он вслух. — Борьба в его сердце и разуме — это та же самая борьба, которая происходит в сердцах, умах и душах каждого мужчины и женщины в этом мире. Каждый из нас должен, в конце концов, принять свои собственные решения, свой собственный выбор, и боль, которая причинит слишком многим из нас, будет ужасной. И все же мы должны сделать выбор. Худший грех из всех, единственный непростительный грех — это отказ от выбора. И что бы мы ни думали или во что бы ни верили сами, мы не можем отказать в этом выборе другим просто потому, что считаем, что они выберут не так, как мы.
— Вы понимаете неспособность вашего дяди согласиться с вами. Теперь вы должны признать его право не соглашаться с вами. Не осуждайте его за это несогласие. Примите меры, чтобы защитить себя от его возможных последствий, да, но помните, что он остается дядей, которого вы любили в детстве, и командующим армией, который так хорошо служил вам так долго. Если он решит, если захочет позволить разрыву между вами повредить или разрушить его любовь к вам, или даже побудить его присоединиться к вашим врагам, это тоже его решение. Но никогда не забывайте, ваше величество, что действительно можно глубоко любить того, с кем вы в корне не согласны. Я бедарист, и это один из основных принципов обучения моего ордена. И еще один принцип заключается в том, что очень трудно любить кого-то, с кем ты в корне не согласен. Трудно и тяжело для вас обоих. Не усложняйте это больше, чем нужно, и не делайте это раньше, чем нужно.
