Ещё и это чёртова рубашка. Он специально так сделала, или она сама, пока танцевали, расстегнулась почти до половины, сбилась набок, открыв часть плеча, широкой груди и ключицу.
Ладони сдвинулись ближе к шее, подушечки пальцев всё-таки коснулись её, погладили. Лиза боялась поднять глаза, чтобы не увидеть выражение его лица. Следила за своими пальцами, которые по-прежнему медленно чертили нежные линии, спускались к выступающей линии ключицы, проводили по ней раз за разом. Она ведь до сих пор любит чёткие грани. Странная эстетика осязания.
Лиза сглотнула непонятно откуда взявшийся в горле комок, тронула языком губы, которые сушило несуществующим жаром. Это всё дурацкая «Кровавая Мэри» с водкой на голодный желудок. И музыка. И приглушённый свет. И он. Он – больше всех.
У него ладони такие горячие, что Лиза чувствует их даже сквозь одежду. Наверное, этот жар и проникает внутрь, сушит губы. И уже не скажешь себе «Я замужем». Это перестало быть надёжным поддерживающим заслоном. Влад его разрушил. Ну и к чёрту тогда, всё к чёрту! Ничего больше не мешает сплясать этот отчаянный танец на развалинах.
– Никит.
Они остановились, замерли, уставились друг на друга, а дальше уже непонятно, кто решился первым, возможно опять оба одновременно: Лиза потянулась вверх, Никита чуть наклонился.
Боже, насколько это было сумасшедше желанно и сладко, ощутить его губы, впиться в них жадно, словно от этого прикосновения зависела жизнь. И даже не удалось удержать чересчур говорящий удовлетворённый сытый стон.
Ну почему только с ним так, а ни с кем другим не получается? С Владом тоже было хорошо, очень хорошо, но всё равно не настолько крышесносно: когда сходишь с ума от одних поцелуев, когда напрочь теряешь контроль, когда всегда мало и хочется ещё больше, дольше, всегда. И как же мешает, как бесит эта рубашка. Безумно хочется ухватить за полы, резко раздёрнуть их в стороны, чтобы пуговицы сами повыскакивали из петель.
Но они ведь… они ведь на танцполе, и вокруг толпа народа. Но почему-то вот не беспокоит, ни капли, совсем. Хотя всё-таки пришлось оторваться друг от друга, чтобы не задохнуться, судорожно втянуть закончившийся воздух. Лиза не знала точно, как там Никита, но сама… сама она, кажется, просто забыла, что надо дышать.
Никита молчал, только смотрел в глаза, и тоже тяжело дышал, чуть разомкнув губы. Не решался сказать вслух, но Лизе хватало и взгляда.
– Поедем к тебе, – прошептала она, не потому что не была уверена, а потому что громче просто не получалось.
Он так ничего и не сказал, просто взял её за руку, потянул за собой к выходу, потом к машине, и всю дорогу тоже молчал, иногда смотрел горящим взглядом, но молчал, будто боялся сказать что-то не то и всё испортить. И только уже возле самой квартиры не выдержал, прижал её к двери, выдохнул:
– Лизка, – и тут же жадно приник к губам.
И опять они целовались до полного одурения, до выпадения из пространства и времени. И Лиза всё-таки разобралась с этой чёртовой рубашкой, расстегнула рывком и гладила, гладила, горящую под ладонями кожу. А Никита обнимал её одной рукой, крепко притиснув к себе, заставив чуть выгнуться назад, а другой водил по её бедру, по животу под кофтой, забирался под пояс брюк. Потом принялся их расстёгивать.
– Подожди, – прошептала Лиза, не потому что решила на этом остановиться, а потому что… – Мы же на лестнице. Может, войдём всё-таки?
– Честно? – пробормотал Никита осипшим голосом. – Мне пофигу. Могу и прямо здесь.
Она, кажется, тоже, но…
– Нет. Давай всё-таки войдём. Там лучше. Никто не помешает. Да и возможностей больше.
Он ухмыльнулся, согласился:
– Ну только ради этого.
Вытянул ключи из кармана – хорошо хоть не оставил в машине, и не пришлось за ними тащиться – торопливо открыл замок. И когда ввалились в прихожую и захлопнули дверь, теперь-то уж точно ото всех спрятавшись и отгородившись, Лиза не удержалась, спросила:
– Да неужели ты бы и правда прямо там…
– Ну я же сказал, пофигу, – убеждённо заявил Никита, опять привлёк её к себе, притиснул покрепче, заверил: – Больше ничего не существует, кроме тебя.
Она фыркнула.
– И давно ты таким романтиком стал?
– Только что, – сообщил он, добавил строго: – И помолчи, не отвлекай. Лизка.
Потом обхватил ладонями её лицо, большим пальцем правой дотронулся до губ, надавил на нижнюю, немного отогнув вниз. Лиза прихватила его палец зубами, сжала осторожно, прикоснулась языком, по одному взгляду, по одному судорожному вдоху понимая, как Никита отреагировал на подобное.
Его ладони медленно заскользили вниз: по шее, по ключицам, по груди, добрались до нижнего края кофты, зацепили его, потянули вверх, высвобождая Лизу из ненужной одежды. И опять он дотронулся до её шеи, положил ладони на плечи, спустил с них бретельки бюстгальтера, на несколько мгновений сжал, сильно сжал, до дрожи в собственных руках – но ей не стало больно, только очень горячо – и какое-то время смотрел, просто смотрел, лаская одним только взглядом, пронзительным и жгучим, да так больше и не прикоснувшись предложил:
– Может, сначала в душ?
Лиза, тронув кончиком языка верхнюю губу, поинтересовалась:
– И кто же первый?
– Издеваешься?
– Так ты типа… вместе предлагаешь? – уточнила она смущённо, сделала большие глаза, а Никита хищно прищурился, поинтересовался:
– Добиваешься, чтобы я тебя просто взвалил на плечо и отнёс без всяких лишних разговоров?
Лиза глянула раскаянно, замотала головой, возразила испуганно:
– Не надо на плечо. – А потом придвинулась, прижалась, обвила руками его шею. – Я согласна. Хочу с тобой. – Потянулась к его губам, выдохнула прямо в них: – Хочу тебя.
На этот раз обошлось без девушек в мокрых футболках. Не одеваться же опять специально. Да и не надо, не надо, ничего лишнего не надо. Только они вдвоём, обнажённые, открытые, мокрые и всё равно изнывающие от жажды – особенной, чувственной. И тёплые упругие струи воды, и дорожки из мыльной пены, сбегающие по спине, груди и ногам, и долгие поцелуи, и дразнящее медленное движение ладоней вниз по животу, заставляющие трепетать от нетерпения и предвкушения.
Она осторожно прикусывала его губы, когда он ласкал её, ловила каждое движение пальцев, то нежное и осторожно, ещё больше возбуждающее и дразнящее, то сильное и твёрдое, сжимала его ладонь до дрожи напряжёнными бёдрами, чувствуя, как внутри её тоже что-то напряжённо сжимается, вот-вот готовое сорваться, словно до предела закрученная пружина, и тоже ласкала его, ощущая пульсирующий жар набухшей плоти под собственными пальцами.
Если бы не вода, они бы, наверное, просто вспыхнули от бушующего в них огня. Потому что каждый не только наслаждался сам, но и, даря наслаждение другому, впитывал его ощущения, жил в его теле, жарко откликавшемся на ласки. Одна сумасшедшая разрядка на двоих – до полного изнеможения, до бессилия, один громкий стон на двоих, одна страсть на двоих, и одна на двоих запредельная всепоглощающая нежность.
