– Конечно. – Она даже не задумывалась, и её ответ относился ко всему. Конечно, знает, конечно, подойдёт. Но не спросить было просто невозможно: – А зачем?
– Увидишь.
Убирая телефон, Лиза виновато глянула на подругу. Та посматривала с ехидным любопытством и, кажется, догадывалась, о чём пойдёт речь. И от этого выговаривалось легче, и счастливая улыбка, которую не удавалось притушить, не выглядела таким уж предательством.
– Маш, ты иди. Ладно? А я задержусь, – сообщила Лиза, придумала на лету в ответ на вопросительный взгляд: – Алик просил подождать.
Почти ведь правда, и Маша улыбнулась с пониманием.
– Да без проблем. Если у вас какие-то свои планы. – Махнула ручкой на прощание. – Удачи, подруга. – И двинулась к стойке гардероба, на ходу доставая из сумки «номерок», а Лиза поднялась на третий этаж, прошла по коридору.
А вот и аудитория триста двенадцать, и возле неё никого нет. Зато внутри горит свет, пробивающийся сквозь узенькую щель под дверью. Лиза надавила на ручку, потянула на себя – не заперто. Приоткрыла дверь, шагнула через порог и тут же наткнулась на Никиту.
Похоже, поджидая её, он так и стоял у самого входа. Поймал за руку, торопливо втянул внутрь, захлопнул за её спиной дверь. Ключ торчал в замочной скважине с внутренней стороны, Никита повернул его, развернулся сам и сразу притянул Лизу к себе, прижал, надавив на талию и заставив чуть откинуться, запустил ладони под свитер. Они медленно, но уверенно заскользили вверх по спине, пальцы подобрались к застёжке бюстгальтера.
– Ты с ума сошёл? – выдохнула Лиза свистящим шёпотом, не пытаясь ни отстраниться, ни сделать хоть что-то, чтобы остановить эти нахально хозяйничающие под её свитером руки.
– А нельзя? – Никита наклонился, на пару секунд сжал её нижнюю губу своими, одновременно легко, даже ничуть не задержавшись, расправляясь с крючочками застёжки.
– А если кто-то придёт?
Теперь ладони медленно заскользили по бокам, вызывая в теле ответный трепет, сначала чуть спустились, замерли по краям живота.
– Заперто же.
И опять скользнули вверх.
– Ну, стучаться начнут или ключ искать.
Лиза на секунду прикрыла глаза и опять почувствовала короткое дразнящее прикосновение губ.
– Для чего?
Ладони медленно обогнули груди, только большие пальцы прошлись по вершинкам, задев едва ощутимо. Но те сразу отозвались, набухли, затвердели в ответ.
– Ну, занятия же, – судорожно сглотнув, напомнила Лиза.
– Да почти у всех уже закончились. И здесь сегодня точно уже не будет. Препод попросил ключ на вахту сдать.
Никита наконец-то накрыл её груди ладонями, чуть сжал.
– Я… – И опять ей пришлось на мгновенье зажмуриться, глубоко вдохнуть. – Никит, я не знаю. Прямо здесь. Так странно.
– Угу, – кивнул он, продолжая ласкать, пока ненавязчиво и нежно. – Скажи ещё, это тебя не заводит.
Да ещё как заводит. Она и не заметила, когда обняла его, не вокруг талии, гораздо ниже. Ладошки легли на задние карманы брюк.
Она прекрасно знала, как он выглядит обнажённым. Ей жутко нравилось его рассматривать, и прикасаться. И сейчас одежда совсем не мешала видеть другое, даже чувствовать. Желание захлёстывало настолько, что просто невозможно противиться. И Никита уже тоже не пытался себя контролировать – она всё прекрасно ощущала, тесно прижимаясь к нему низом живота.
– Давай хотя бы подальше от двери.
– Собираешься громко кричать?
Он нарочно сильнее сжал её грудь, прекрасно зная, что она, как обычно, откликнется громким судорожным вздохом, поймал его прямо на губах.
– Это уже не от меня зависит, – пробормотала Лиза.
– Понял, – Никита коварно улыбнулся.
– Перестань. Не смущай меня.
– А ты всё ещё смущаешься?
Смущалась. Но не от того, что происходило между ними, от того, где. Прямо в универе в аудитории на столе – да они реально чокнулись.
– Ну пойдём подальше от двери. Как скажешь. – Никита отстранился, опять ухватил её за руку, повёл по проходу между столов. – Выбирай. Тебе какой больше нравится?
– Ну прекрати уже. Как я потом здесь буду на парах сидеть?
Он остановился возле последнего.
– Будешь сидеть и представлять. Зато не так скучно. А потом расскажешь, что там напредставляла. Или покажешь.
– Ну, прекрати. Я сейчас покраснею.
Никита ухмыльнулся.
– Давай. Мне нравится, – заявил довольно, повторил чуть медленнее, но ещё более значимо: – Мне очень нравится, когда ты краснеешь. – Прищурился, не удержавшись, облизнул губы, притянул Лизу к себе, наклонился к её лицу, почти упёрся лбом.
Она ощутила на губах его жаркое дыхание, а щеки действительно начинали полыхать. И не только щёки. А его руки опять проникли под свитер, добрались до застёжки джинсов, легко выдавили пуговицу из петли, расстегнули молнию, ухватились за пояс, потянули вниз.
Сумасшедший. Он серьёзно? Он правда серьёзно? Вот здесь? Сейчас? И она реально согласна?
Да ей просто крышу сносит от смеси из плотского желания, смущения, отчаянной дерзости, страха.
– Никит, ну Никит…
С губ рвалось испуганное добропорядочное «Подожди», а в мыслях металось «Только не останавливайся», а ещё совсем странное «Хорошо, что она надела кроссовки, а не сапоги. Меньше возни». Их легче стянуть с ног – но сначала лучше сесть на стол – всего одно движение, и тогда можно уже окончательно избавиться от джинсов.
Никита опять придвинулся, разведя в стороны её колени. Ладони скользнули по внутренней стороне бёдер, возбуждая до нетерпеливый дрожи, до новой волны тягучего жаркого томления внизу живота, до очередного судорожного вздоха. Опять – губы в губы. Пальца коснулись паховых впадинок, и одновременно язык проник в рот. Лиза опять не сдержалась, сладко замычала.
Ну почему ему всегда так нравилось медлить, дразнить, играть, доводить её до исступления, до безумного неподконтрольного вожделения, заставляющего почти с мольбой повторять его имя.
Да как он сам-то выдерживал? Она ведь видела, чувствовала, знала, насколько ему нестерпимо хочется. И даже злилась, нарочно впивалась ногтями, прикусывала посильнее. Да у мужчин и так, говорят, жутко ломит, если слишком долго терпеть. Хотя, наверное, тогда бы и не было такого упоительного, сносящего крышу ощущения только от проникновения. Чтобы до громкого крика, почти до разрядки. Чтобы каждое движение сопровождалось сладким стоном и жадным неудовлетворённым «ещё».
Они словно два ополоумевших кролика. Правда у них и возможностей-то особых нет остаться вдвоём наедине надолго. Негде. Приходится ловить отдельные моменты, вырывать их из будничного течения жизни, плотно наполненного присутствием других людей. Вот и получается каждый раз как последний, чтобы, дорвавшись, насытиться на какое-то время. И всё равно никак не насытишься. И останавливаться нет ни сил, ни желания.
