– Я не врал…
– Хватит. Просто хватит впаривать мне чушь, я от этого устала. Устала от обвинений в том, что разочаровала тебя и всю вашу семью. Устала думать, что я какая-то неудачница, ужасный человек, эгоистка, жуткая сука. – Я замолкаю, чтоб перевести дух. На лице Люка потрясение, будто я его ударила. – А тебе не приходило в голову, что ты меня подвел? Что это ты уничтожил наш брак?
– Роуз, так нечестно.
Горько смеюсь. Я подхожу к мужу, сверху вниз смотрю на него: от изнеможения он рухнул на кровать. И я тут же все понимаю.
Люк поднимает голову, смотрит мне в глаза, в них – отголоски страха.
– Все это время ты и твоя семья меня терзали, рассказывали, как я буду до конца жизни жалеть, что не родила. Что я ужасный человек, мерзкая эгоистка, которая разрушила твою жизнь… Я все принимала за чистую монету. А на самом деле правда в том, что это ты разрушил мою жизнь.
– Роуз… – напряженно, почти пронзительно вырывается у Люка.
Я наклоняюсь, обхватываю его лицо ладонями и целую в лоб. Муж моргает, в замешательстве смотрит на меня. Отнимаю ладони, выпрямляюсь, поворачиваюсь и иду к выходу из спальни, прохожу через гостиную к шкафу в коридоре, где мы держим чемоданы. С трудом достаю самый большой, мы еще всегда шутили, что в нем можно унести труп. Чемодан ударяется о дверцу шкафа и с грохотом опускается на пол.
– Роуз? – снова зовет меня Люк.
Я поднимаю чемодан и качу назад в спальню, прямо к комоду, где хранятся мои лифчики, белье и носки, и начинаю укладывать вещи.
Стопки бюстгальтеров перемешиваются с пижамными майками, но мне плевать. Я будто машина: поворачиваюсь то в одну, то в другую сторону, снова и снова, согнутые руки – погрузчики, которые опустошают контейнеры прошлой жизни, моего брака.
Вижу приближающиеся босые ноги. Ноги Люка.
– Что ты делаешь?
Я волоку чемодан по полу к шкафу, открываю дверь и начинаю снимать с вешалок вещи, бросать их прямо на нижнее белье и майки, теплые пижамные штаны, цветные носки с изображением собачек. Свитера, футболки, платья.
– Я задал вопрос.
– А на что это похоже, Люк?
– Что ты задумала? Переночуешь у Джилл? – с надеждой спрашивает он.
Не хочу зря обнадеживать его, поэтому говорю правду:
– С меня хватит. Я тебя люблю, очень люблю и всегда буду любить, но уничтожить мою жизнь не позволю.
– Серьезно?
Застегиваю чемодан. Звук получается громкий.
– Да, серьезно. Я ухожу и не вернусь. – Набираю побольше воздуха в грудь и все же произношу: – Я больше не могу. Все кончено.
Облегчение, будто крылья, приподнимает меня над землей, все тело словно становится легче и парит, гравитация больше надо мной не властна. Плечи расправляются, вытягивается шея, подбородок устремляется вверх.
Вопрос, стану ли я матерью, а если да – то когда именно, и что, если нет, тесно связан с вопросом о том, какая я женщина. Хорошая или плохая, реализовалась или нет, эгоистка или альтруистка, счастливая или наоборот – все это переплетено с браком, работой, разводом. В итоге образовался непомерно тяжелый валун, а я, как Сизиф на каблуках или в беговых кроссовках, офисной одежде, пижаме или джинсах, толкала и тянула его годами.
И вот я отпихнула валун от себя – совсем легонько – и наблюдаю, как он катится со скалы и вдребезги разбивается в овраге.
Могла бы вообще его не тащить.
Поднимаю чемодан, вытягиваю ручку, наклоняю и качу к выходу. Люк в шоке идет за мной, тяжелая поступь будто отражает всю степень его потрясения.
– Прощай, Люк. Надеюсь, ты найдешь женщину, которая станет матерью твоих детей и сделает тебя счастливым.
С этими словами я открываю защелку и выхожу за дверь.
ГЛАВА 40
23 августа 2024 года
Роуз, жизни 1–3, 5–9
– Пожалуйста, скажи, что Адди не убьется, ныряя с этих камней, – то ли в шутку, то ли всерьез говорит Томас, который сидит в кресле в яркую сине-зелено-розовую полоску. Он подается вперед, приложив руку ко лбу, чтобы солнце не слепило.
Подростки всех возрастов, возможно, даже несколько студентов колледжа толпятся на вершине скалы на краю пляжа. Высотой она по меньшей мере футов двадцать
[14]. Девчонка с длинными рыжими волосами, радостно визжа, летит в воду.
– Не переживай. – Я стряхиваю песок с рук и ног. – С Адди все будет хорошо. Она веселится. Я ныряла с этой скалы в ее возрасте. И делала это много лет подряд!
– Но теперь родители стали более тревожными и бдительными, – замечает Томас. – Странно, что прыжки с этой скалы не объявил вне закона местный родительский комитет. Давай вынесем на обсуждение закон, запрещающий подобное поведение.
– Чепуха, – говорю я, целуя его в плечо.
Приятель Адди, Тим, зовет девчонку в воде подняться наверх для очередного прыжка.
– А я ведь даже не шучу. Ты только взгляни! Это ж хренов Эверест посреди пляжа в Новой Англии.
Я подталкиваю его локтем в бок.
– Она не такая уж и высокая. И там довольно глубоко.
– Вот именно!
Спинка моего шезлонга откинута слишком низко, и мне не видно, как Адди взбирается на камни. Я перевожу его в другое положение и сажусь ровнее. Подобно нам с Томасом, отдыхающие на пляже наблюдают, как молодежь прыгает со скалы, карабкается наверх и опять ныряет, повторяя снова и снова. Благодаря августовским выходным и жаре атмосфера царит праздничная. Пляж усеян зонтиками – красными и розовыми, оранжевыми и желтыми, фиолетовыми и зелеными, в цветочек и в горошек. Полотенца и купальники на фоне раскаленного белого песка и холодного синего океана тоже выглядят буйством красок.
Мама с самого детства прививала мне любовь к пляжному отдыху и поощряла ее, когда я становилась старше. Как и все матери, она порой была склонна к осуждению, могла держаться отстраненно, замкнуто, но также бывала замечательной и веселой, любящей и щедрой. Мама всегда побуждала меня рисковать и следовать за мечтой. Я скучаю по ней, особенно здесь, на пляже, ведь пляжи она обожала.
– Боже. Адди готовится прыгнуть. – Томас закрывает глаза ладонями. – Не могу на это смотреть.
– Все будет хорошо, – уговариваю я, безотрывно глядя на высокую длинноногую девушку в лаймово-зеленом бикини. Вокруг лица свисают влажные волосы. Адди долго носила короткую стрижку, но потом решила отращивать. Теперь они снова ниже плеч. Адди смотрит вниз, в глубокие темные воды – и мое сердце замирает от страха. Правда ведь, все будет хорошо? Ничего ужасного не случится?
Как мне жить, зная, что позволила ей туда влезть? Это ведь я пичкала ее россказнями из собственного детства о том, как делала то же самое в ее возрасте.
