Потом как-то утром неделю назад я собиралась в университет и поняла, что у меня болит грудь. Кажется, она увеличилась, и платье смотрелось на мне по-другому.
Мои месячные… Я беременна.
С тех пор эти слова бесконечно мелькали у меня в голове. Я заплакала. Не пролила ни слезинки из-за выкидыша, но из-за этой беременности… Я плакала и плакала. Плакала по дороге на работу, плакала за своим столом, когда пришла в кабинет. Оплакивала неизбежный развод и потерю ребенка – я была уверена, что никогда не рожу мужу или кому-либо другому. Я не могла. Просто не могла. Ни за что.
Мама оторвала от рулона бумажное полотенце и промокнула соус, попавший на плиту и столешницу.
– Милая… И что ты собираешься делать?
* * *
Джилл успевает застать меня в комнате ожидания.
– Прости, я опоздала! – В тишине ее голос звучит ошеломляюще громко, но никто кроме меня даже взгляда не поднимает. Мы обнимаемся, и подруга садится рядом. – Как ты?
Пожимаю плечами. На фоне приглушенных цветов помещения голубое платье Джилл выглядит очень ярким.
– Ты так и не решилась рассказать Люку?
Этот вопрос подруга задает все время, с тех пор как я поделилась с ней новостью о беременности. Качаю головой и отвечаю все то же, что и раньше:
– Если я расскажу, он не даст ничего сделать.
Джилл кивает, откидывается на спинку стула.
– Не знаю, стоит ли вообще говорить.
– Но может быть… – сомневается подруга.
– Мне принимать решение, а не ему. – Сила моего гнева удивляет меня саму. – Мне давно наплевать, что подумает Люк.
Сказав это, я четко осознаю – так и есть. Чего я больше не хочу, так этого брака.
В дверях появляется медсестра.
– Роуз Наполитано?
– Это я, – поднимаю я руку.
Перед тем как я встаю, Джилл говорит:
– Мы пройдем через это вместе, Роуз, хорошо? Я рядом, несмотря ни на что.
В груди что-то сжимается, когда я это слышу. Иногда женщины нуждаются в других женщинах больше, чем в мужчинах. Что бы я делала без Джилл? Как бы выжила?
– Знаю, – отвечаю я. – Люблю тебя.
Иду вперед, мимо других ожидающих, и думаю о словах еще одной женщины, которой объяснила, что беременна, но не могу родить ребенка, ведь материнство не для меня. Это была моя мать. Она сказала, что если я не горю желанием рожать от Люка, то и не должна. Что доверять себе – это нормально, что она тоже мне доверяет, какое бы решение я ни приняла.
Наверняка моей маме было нелегко дать такой совет, но ради меня она согласилась отказаться от мечты – от внука. И тогда я четко поняла: мама любит меня безусловно. Именно это подразумевают, говоря о слепой любви матери к ребенку.
Я решила довериться маминой любви и ее словам, словам, которые невольно повторила Джилл. Мне нужна была их вера, чтобы поверить в себя.
– Я поступаю правильно, – шепчу я.
Медсестра поворачивается ко мне и смотрит на меня с сочувствием. Я без оглядки захожу следом за ней в дверь.
ГЛАВА 31
2 мая 2010 года
Роуз, жизнь 5
Мы с Томасом снова встречаемся – ну, разумеется, – и я жду, пока Люк меня поймает. Оставляю кучу улик: сообщения, чеки, поздние возвращения, пропущенные звонки, брошенный у всех на виду ноутбук с изобличающими письмами во весь экран. Но ничто не может заставить мужа отвести взгляд от Адди. Я практически вешаю на грудь табличку с огромными буквами: «Люк, жена тебя обманывает!» – но муж ничего не замечает, не видит, что я изменилась. Хотелось бы набраться смелости и просто взять и уйти от него, но я все ищу в себе храбрую Роуз и не нахожу.
– Адди! – кричу я.
Я отвернулась всего на полминуты, а дочь успела с помощью одного из стульев вскарабкаться на стол и неустойчиво там покачивается. Пошатнувшись, наклоняется вперед и почти падает, но тут я подхватываю ее, безостановочно вопя. А если бы я не успела? Она разбила бы голову и заработала травму мозга? Или хуже – свернула шею и умерла? Тяжело дышу, крепко сжимаю маленькое тельце; Адди разражается ревом.
– Все хорошо, все хорошо, мамочка просто испугалась, – шепчу я ей на ушко, но она рыдает все горше. Несу дочь на диван, усаживаю к себе на колени, она плачет, извиваясь всем телом. – Все хорошо, – уговариваю я, и Адди утыкается лицом мне в шею. – Только нельзя лазить туда, Сопелка. Там играть опасно, а мама слишком сильно тебя любит.
Мама не вынесет, если потеряет тебя, мое сокровище.
Плач Адди стихает, моя паника тоже, я целую пушистую макушку, а в голове бесконечно проигрывается, как дочь падает со стола. Каждый раз он становится выше, вырастает до десяти футов, а потом пятнадцати, и моя Адди летит вниз с обрыва кухонной скалы. У меня колотится сердце, я обнимаю ее крепче, жалея, что не могу обнять всем телом, укутать своей любовью.
Адди прижимается ко мне, дышит ровно.
Когда-то я так же любила Люка. Помню, как во время медового месяца я чувствовала такое же желание обладать, такой же страх потерять в любой миг, будто Люк может умереть, и тогда мое сердце останется разбитым навек. Стоял полдень, мы лежали в постели. Помню простыни, ярко-белые от солнца, что лилось сквозь стеклянные двери номера. Такие дни бывают только в медовый месяц: каждый день ты просыпаешься, ешь, плаваешь, отдыхаешь, ешь, пьешь вино и коктейли, все время наслаждаясь красотой и дарами новенького отеля, созданного специально для молодоженов, чтобы упиваться супружеской жизнью, заниматься любовью, радоваться друг другу и опять заниматься любовью.
Мы с Люком смеялись, о чем-то разговаривая, о чем – уже не помню. Но помню, как смотрела на мужа и думала, что у него самое красивое, идеальное лицо, неповторимое, что он для меня самый важный человек на свете, и если я его потеряю, вся моя жизнь рухнет. Это ощущение обожгло меня будто вспышкой, оставив огромный шрам, породивший смесь боли, страха и отчаяния. Помню, я еще подумала: «Это такую любовь родители испытывают к своим детям?» А я чувствовала ее к Люку.
Теперь, когда у меня есть Адди, я могу ответить на свой вопрос: «Да и нет. Это одновременно то же чувство и другое. Дело в том, что моя Большая Любовь, которую я испытывала во время медового месяца, пришла и ушла, а любовь к Адди неизменна. Моя тяга к дочери вселяет ужас, это бесконечное головокружение, словно живешь на краю пропасти.
Ненавижу его. Постоянный страх изматывает.
И люблю… Я бы ни на что никогда это не променяла. Я – ходячая банальность, и мне плевать. Что с того? Когда узнаёшь, что на свете существует огромная любовь, которая пребудет с тобой вечно в горе и в радости, все остальное становится неважно».
Адди ерзает, поворачивает голову и, распахнув глаза, смотрит на меня, словно заглядывает прямо в сердце.
