Вместо этого я покрутилась под простыней, затем повернулась лицом к стене, скорчилась и зажала ладони между бедрами. Как улитка, уползающая в свою раковину, я хотела прекратить существовать или, лучше сказать, оказаться в другом месте. Время в комнате тянулось медленно, бессмысленно; на рассвете я заснула, чтобы вскоре проснуться.
Когда я снова открыла глаза, по радио крутили Бальони, на кухне булькал кофе, а мама подпевала песне.
Дурное семя
1
Это был один из последних дней в университете перед рождественскими каникулами. В актовом зале весело болтали студенты, ожидающие приезда профессора средневековой истории. Я еще не успела обзавестись здесь друзьями, только иногда перекидывалась парой слов с Робертой, которая училась со мной в лицее, как и Алессандро; оба тоже поступили на литературный факультет. К счастью, мы с Алессандро посещали разные лекции, поэтому шанс встретиться в огромных университетских коридорах был невелик. Я все еще думала о матери, когда увидела, как в аудиторию заходит Микеле. Сердце забилось быстрее, ведь до этого дня мы встречались только у него дома, тайно, и мысль о том, чтобы поговорить с ним на глазах у стольких людей, повергала меня в смятение. Я собрала свои вещи и пошла ему навстречу.
— Что ты здесь делаешь?
У него было счастливое лицо, глаза горели.
— Сюрприз! — воскликнул он, прежде чем поцеловать меня. — Я хочу отвезти тебя в одно место и кое-что показать.
— Ты и я? Уверен? — Я уже привыкла к нашей тайне.
Он не ответил. Микеле, человек дела, ненавидел лишние слова, поэтому взял меня за руку и повел к выходу. Нас ждал сверкающий черный мотоцикл. Мои познания в автомобильных марках были весьма поверхностны, но он напомнил мне один из мотоциклов, которые я видела в каком-то американском фильме, одном из тех, что дарят чувство свободы.
— Запрыгивай и держись крепче. — Он заметил мои колебания. — Не волнуйся, никто не увидит, мы поедем далеко. Или у тебя какие-то дела утром?
Я чувствовала себя, как в тот раз много лет назад, когда согласилась пойти с ним к морю. То же ощущение опасности и волнения. Мне тут же захотелось спросить, как ему удалось купить такой мотоцикл. Меня терзали и другие вопросы: чем он занимается, как зарабатывает на жизнь. Но всякий раз я предпочитала увильнуть и ничего не узнавать. Я села в седло и крепко прижалась к Микеле. Мы с огромной скоростью пронеслись по центральным улицам и выехали на набережную. Быстро заскользили в потоке автомобилей мимо уличных торговцев, раскладывающих товары на тротуарах, мимо цыганки, продающей цветы на светофоре, мимо пары проституток в шубках возле Торре Кветты. Потом потянулись заброшенные поля и море, серое море зимнего утра. Стоило вдохнуть горький декабрьский воздух, и я внезапно почувствовала себя полной энергии и надежды; невинность молодости наполнила меня ожиданием и далеко идущими планами. Небо было чистым, солнце сияло, и этот большой черный мотоцикл мог отвезти нас куда угодно, только нас двоих. Мы добрались до Полиньяно. Я некоторое время постояла, любуясь на дома, прилепившиеся к скале, затем повернула голову к морю, которое плескалось в конце узкой улицы, вымощенной белым камнем. Открытые прилавки по обеим сторонам мостовой были завалены безделушками.
— Предлагаю выпить чего-нибудь горячего. Ты замерзла на мотоцикле.
Я кивнула, но на самом деле Микеле мог предложить что угодно: я согласилась бы на все. Я последовала за ним, охваченная внезапной радостью, пытаясь похоронить под эйфорией крошечное слабенькое сомнение, своего рода предчувствие — может быть, возникшее из-за унаследованной от отца привычки всегда находить несовершенство в идеальном. Это ползучее и едва заметное ощущение шептало, что счастье окажется иллюзией, а жизнь продолжит идти по кругу, что все хорошее выскользнет из рук. Потягивая превосходный шоколад в кофейне в историческом центре, я восторженно смотрела на Микеле, на его оливковую кожу, крупный рот в форме сердца, темно-зеленые мавританские глаза.
— Я никогда не оставлю тебя, — сказала я, нащупывая его руку.
Он слегка двинул челюстью и долго смотрел на меня, затем сжал мне пальцы.
— Идем, — позвал он, улыбаясь. — Хочу тебе кое-что показать.
Взявшись за руки, мы побежали к пристани для яхт. У берега плавали нити гниющих водорослей и куски пластика вперемешку с другими отходами.
— Закрой глаза.
Я послушалась, крепко сжимая его руку, чтобы не оступиться.
— Помнишь, в детстве я говорил тебе, что хотел бы поплыть на другую сторону моря?
— Помню, конечно. И ты спросил, брал ли когда-нибудь мой отец меня с собой в море. Знаешь, брал, и совсем недавно.
— Далеко ходили?
Я покачала головой.
— Открой глаза, — прошептал Микеле.
Перед глазами у меня появилась лодка, рыбацкая лодка, выкрашенная в чистый белый цвет, на фоне которого резко выделялось полированное дерево.
— Какая красота! — воскликнула я.
— Посмотри внимательно, как она называется, — предложил Микеле, указывая пальцем на буквы.
— «Малакарне»! — выдохнула я. — Что за чудеса?
— Лодка моя, Мария. Я отремонтировал ее своими руками и назвал так, потому что она напоминает мне о нашем детстве. Что скажешь? Может, пойдем на ней вместе, посмотрим, каково там, за морем?
Я обняла его со слезами на глазах. Он приподнял мне подбородок пальцами и поцеловал меня. Поцелуй длился очень долго, перетекая в следующий, словно карусель, которая касается земли, а затем опять начинает крутиться. Я слышала вокруг только тишину. Когда наши губы разъединились, я прочитала в глазах Микеле силу чувств, которые он испытывал ко мне. Звуки начинали проявляться, постепенно становясь объемнее, словно к нам возвращался мир: хор чаек, автомобильный гудок, соло воробьев, прячущихся в кронах оливковых деревьев, порывы ветра, от которых поверхность моря шла рябью.
— Если ты решишь обойти весь мир на «Малакарне», я последую за тобой, — призналась я с сияющими глазами.
— Считай себя помощником капитана! — ответил он. Затем подхватил меня на руки: — Но ты слишком тяжелая, мне придется укрепить лодку.
Мы упали на песок и разразились беззаботным смехом, не желая отпускать друг друга.
— Ты сумасшедший, сумасшедший, — повторяла я, смеясь, а он молча смотрел на меня.
Его взгляд вдруг стал очень серьезным.
— Не смотри на меня так, — прошептала я.
Мы целовались с открытыми глазами, легко касаясь губ друг друга, а потом Микеле отстранился и сказал:
— Я люблю тебя. Что бы ни случилось, никогда не забывай об этом.
Мы вернулись в город на черном мотоцикле. Я слезла с седла в нескольких кварталах от дома Микеле, опасаясь, что нас увидят, а потом украдкой проскользнула в его дом, надеясь когда-нибудь войти туда открыто. Некоторое время мы лежали на кровати, играя и ласкаясь, как две кошки. Он смотрел на меня, пока я рассеянно перебирала пальцами волоски у него на груди и одновременно едва заметно двигала бедрами, перебирала ногами по свежим душистым простыням, с тревогой ожидая, когда он начнет касаться меня. Я смотрела на Микеле, пока не поняла: если сейчас не поцелую его, то умру. Поцелуй, поначалу застенчивый, легкое касание губами; потом еще один и еще. И чем крепче теплые губы Микеле прижимались к моим, тем явственнее я замечала, что каждый новый контакт между нами становится все более откровенным.
