* * *
Когда мы с Ваней продрали глаза, было уже около пяти. Значит, удалось поспать часа три. Неслыханная Надькина щедрость объяснялась еще и тем, что я не заложил ее Комарову.
Интересно, неужели блок до сих пор пустой? Да, конечно, пустой, иначе нас давно бы растолкали, тут никто особо не церемонится.
Когда мы стали облачаться в форму, которая, слава богу, к тому времени просохла, дверь немного приоткрылась. Потом еще чуть пошире, и наконец в сестринской появился Виктор Григорьевич, то есть доктор Волохов, для многих просто Витя, собственной персоной. Заступил на ночное дежурство.
Витя Волохов был единственным врачом в нашем отделении, с которым любая субординация всегда летела к чертовой бабушке.
— Ага, Паровозов! — завопил он с порога, назвав меня кличкой, которая уже пару лет как намертво приклеилась. — Антисоветчик проклятый, чем это ты занимаешься здесь с Ваней? Почему постель разобрана? И не стыдно, а еще комсомольцы!
— Отстаньте от нас! — в тон ему ответил я. — Сколько можно говорить, у меня с Иваном серьезно, а вам бы все шутить над искренними чувствами!
Витя радостно заржал, а уравновешенный Ваня лишь улыбнулся.
— Куда больные все делись, Паровозов? Неужто всех вылечили? Что, и никому больше не нужна квалифицированная и бесплатная медицинская помощь?
Да мне и самому странно было, никогда такого раньше не случалось.
— Ну, пошли тогда чай попьем, расскажешь, что в мире творится, — предложил Волохов, — я вас в «харчевне» жду!
Сам не знаю почему, но каждый раз, встречаясь с Волоховым, я проводил что-то типа политинформации, где всякий раз сообщал, что живем мы все — хуже некуда, гнусная и фальшивая идеология губит и развращает народонаселение, а этот наш социализм убогий скоро окончательно загнется.
Витя всегда охотно со мной соглашался, особенно после того, как я начал потихоньку таскать ему самиздат.
И вообще с ним было легко, просто и весело. Он появился первый раз в нашем отделении всего через пару месяцев после моего прихода. Я к тому времени освоился до такой степени, что сделал уже свою первую самостоятельную операцию. И хотя операция была пустяковая — трахеостомия, это тешило мое самолюбие.
А все потому, что один из наших врачей, доктор Бухарин, решил стать кандидатом наук.
Выражалось это в том, что Бухарин всякий раз до обеда читал медицинскую литературу, потом из книг выписывал важные абзацы, потом обедал, а после обеда заваливался спать. Так у него лучше усваивалась информация.
И вот как-то раз, именно после обеда, он подловил меня в коридоре и поинтересовался, участвовал ли я когда-нибудь в трахеостомии.
— Участвовал! — горячо заверил я. — У Юрия Яковлевича на крючках стоял, аж два раза.
От тех двух раз, что я был ассистентом, меня так и распирало от гордости.
— Молоток! — обрадовался Бухарин. — Возьмешь себе кого-нибудь в помощь, вот хоть Сашку, и накинешь трахеостомку больной, на третьей койке.
— Я??? Сам??? Трахеостомию??? Так это… это ведь только врачи делают. А вдруг… — Я даже вспотел.
— Слушай, Леша, — сказал Бухарин, — ты же, как я слышал, врачом мечтаешь стать? Ну, так вот, что главное для врача?
— Для врача главное — сочетание знаний фундаментальных, специальных, а также богатый клинический опыт! — резво отбарабанил я.
Бухарин поморщился и взял меня за пуговицу халата. В нашем отделении он считался непревзойденным мастером по части различных хирургических манипуляций.
— Запомни, Леша! Главное для врача — не ссать! Ты только вместо трахеи в пищеводе дырку не прорежь!
Тут мне уже совсем поплохело.
— Короче, я спать в третий блок, меня не кантовать! — скомандовал Бухарин, скатал матрас и действительно отправился в третий блок, который тогда стоял законсервированный на случай гражданской войны.
Ну и что тут будешь делать? Ладно, не боги горшки обжигают.
Я позвал в ассистенты, как мне и было предложено, Сашку Козельцева, одного из наших медбратьев, он тут уже целых полтора года отработал после армии, но трахеостому сам еще делать не умел и на мое предложение с необычайным энтузиазмом согласился. Мы прикатили лампу, тазики поставили, намылись, облачились в стерильные халаты, надели перчатки и начали.
А я, с понтом главный, еще и командовал медсестре из нашей бригады, какой внутривенный наркоз давать. Все, кстати, очень грамотно, я спустя много лет, когда этот случай вспоминал, ни одной особой промашки не заметил.
Перед первым кожным надрезом я на секунду зажмурился, вдохнул поглубже и приступил!
Я резал, Сашка растягивал рану крючками, все шло как надо, кровило не сильно, глаза боятся, руки делают, мы быстро выделили трахею, я еще специально пальцем пару раз проверил, что это именно трахея, а то напугал меня Бухарин пищеводом. Потом по всей науке окошко в трахее выкроил, трубку вставил да к аппарату подключил. И мы уже почти закончили, как вдруг с эстакады раздался звонок, и Козельцев — а он в то дежурство был на приеме с улицы — заорал, чтобы я зашивал без него, и пулей умчался принимать скорую.
И тут мне ясно вспомнилось, что зашивать-то я и не умею. Совсем. Как-то не доводилось раньше.
Тогда я выскочил в коридор, пинком распахнул дверь в третий блок, подлетел к койке, на которой храпел Бухарин, и врезал по ней ногой. Подскочивший Бухарин спросонья не понял, кто такой над ним стоит в зеленом халате, с маской на лице, да еще с высоко поднятыми руками в окровавленных перчатках. Он даже заорал. Но я спокойно ему сказал:
— Юрий Георгиевич, это Моторов, мы наложили трахеостому, только я не знаю, как зашить рану, а Сашка от меня убежал! Зашейте, пожалуйста, а то действие наркоза вот-вот закончится!
Бухарин помотал головой, нашарил шлепанцы, в блоке смочил руки спиртом, в две секунды наложил швы и снова завалился спать. Он был виртуозом.
Наутро, во время большого обхода, ректор Первого меда, академик Петров, подойдя к койке, на которой лежала эта больная, произнес в полной тишине:
— Надеюсь, вы все в курсе, что эта больная — сестра министра здравоохранения Армении? Мне по ее поводу дважды звонили из ЦК КПСС. Так что, сами понимаете…
Тут академик оглянулся на свою внушительную свиту и многозначительно поднял палец.
Бухарин встретился со мной взглядом и тайком показал кулак. Через пару лет он защитился и ушел в другую больницу на повышение. Мне его сильно не хватало.
Сейчас, когда я рассказываю молодым, что свою первую операцию я провел, будучи восемнадцатилетним, и сделал я ее по приказу начальника сестре министра здравоохранения Армении, все начинают ржать, думая, что это один из моих розыгрышей.
А все это, между прочим, чистая правда.
А к чему я это все рассказывал? Опять меня в сторону увело. Я же про Витю Волохова хотел рассказать, как он в отделении появился.
