Однажды, после окончания третьего курса, вернувшись из отпуска, я обнаружил, что мне влепили дежурство тридцать первого августа. Мало того что первого сентября мне придется ползти в институт не спавши, не евши, так еще, чтобы успеть к девяти, нужно умудриться сбежать до утренней конференции, а в реанимации с этим всегда было сложно. Ладно, разберемся.
Но не успел я зайти в раздевалку, как мне тут же ехидно сообщили:
— Ой, а ты сегодня с мальчиком!
С каким еще мальчиком? Давным-давно все медбратья отсюда сбежали. Дураков работать без сна, без отдыха, да еще за копейки с каждым годом становилось все меньше.
— Да! С мальчиком! С новеньким! — радостно подтвердили мне. — Со студентом! Он в сестринской сидит, тебя дожидается!
Вот это была настоящая подлянка!
Медсестры и медбратья в реанимационном блоке работали парой. Тут и вдвоем работы было выше крыши. Но когда один из двоих новенький, это даже хуже, чем работать в одиночку. Потому как новенький ничего не знает, не умеет, не понимает, что происходит с больными, и так далее. Обучая новенького, чтобы он все запомнил, сам начинаешь работать вдвое, если не втрое медленнее, новенький не знает, где лежат инструменты, лекарства, поэтому в экстренной ситуации мало того что от него пользы никакой, так он еще и путается под ногами. За новеньким нужно смотреть в оба, чтоб он чего-нибудь не учудил, по десять раз перепроверять, что он колет, в какой дозе, и все в таком роде.
Вот почему большинство медсестер из старослужащих первое время заставляют новеньких лишь бесконечно драить пол. Мне это всегда казалось неразумным, когда-то учить ведь все равно придется.
Но самый отвратительный вид новенького — это студент. Студент рассматривает работу как приработок к стипендии, как халтуру. Студент ненадежен, он в любой момент может уволиться. Студент высокомерен, считает себя почти доктором. Студент утром удирает на учебу, оставляя тебя одного сдавать смену и отчитываться на конференции.
Но студент-парень — это вообще зло в чистом виде. Он и пол толком мыть никогда не научится. Я это знал лучше всех, сам был таким.
В сестринской на диване сидел крепкий мордатый малый и покуривал. Я уже успел принять смену в блоке, справедливо решив, что проку от этого новенького не будет. Он показался мне смутно знакомым, даже не внешне, а каким-то общим своим обликом. Хотя это мне наверняка почудилось.
— Ты сегодня со мной в паре? — спросил я с порога и, не дожидаясь ответа, скомандовал: — Что сидишь, пошли работать!
Тот живо поднялся и отправился следом за мной.
— Тебя как зовут? Дима? А меня Леша.
Коридор у нас был длинный, а пол в нем выложен мрамором. Это еще к Олимпиаде так постарались.
— Мне сказали, ты студент? — оглянувшись, спросил я. — Где учишься?
— В Первом меде! — гордо ответил тот.
— И я в Первом меде! — сообщил я, чтоб он не очень-то задавался. — А на каком курсе?
— На четвертом!
— Надо же, и я на четвертом!
Наш институт был таким огромным, что можно было учиться с человеком на одном курсе и ни разу с ним не пересечься, особенно если обучаться на разных факультетах или потоках. И опять, как только он заговорил, мне почудилось, будто я когда-то его уже слышал. Теперь, помимо облика, мне показалась знакомой его манера по-особому, немного по-блатному растягивать слова, так иногда изображают урок.
— А на каком ты факультете? — продолжал я допытываться, когда мы уже вошли в блок.
— На втором лечфаке!
— И я на втором лечфаке!
В Первом меде было два лечебных факультета. Первый и второй. Образование они давали одинаковое, но на первый обычно попадали блатные с максимально серьезными связями и иностранцы. На втором блатных тоже хватало, но в целом там люди были попроще. Значит, я учился на одном факультете с этим Димой, но почему-то никогда его прежде не видел.
— А поток какой у тебя?
— «В»!
Все понятно! Я учился на потоке «Г». Туда загнали всех рабфаковцев, стажников и дембелей. Теперь ясно, почему мы не встречались. Хотя с этого года я как раз перевелся на «В», и мы будем с этим Димой учиться вместе. Я это сделал, чтобы занятия по терапии и хирургии проходили в моей же больнице. За столько лет, что я тут работаю, я отлично знал всех наших кафедральных хирургов и большинство терапевтов, а главное, мне совсем неохота было после дежурства тащиться через пол-Москвы в другую больницу. Жаль, что завтра у нас кожные болезни, кафедра эта была на Пироговке. Только как нам вдвоем раньше удрать, ума не приложу.
— Короче, так, Дима! Слушай и запоминай! Не запомнишь — ничего страшного, я еще сто раз это повторю! — начал я вводный инструктаж. — Сегодня у тебя первые сутки, после которых ты станешь другим человеком! И не смейся! Сам увидишь.
С новенькими главное не пережать, а то, бывало, придут в оцепенение, тогда от них вовсе никакого толку. Но Дима этот явно не из закомплексованных и зажатых. Крутит башкой с явным любопытством, и это хорошо.
— Смотри! Вот реанимационная палата. Здесь ее называют блоком. У нас три таких блока. Два работают, третий законсервирован на случай катаклизмов, катастроф и гражданской войны. В каждом блоке по шесть коек. И всех больных обычно обозначают не по фамилии, больные постоянно меняются, да и долго вспоминать, особенно когда что-то случается экстренное, а по номеру койки, на которой он лежит. Поэтому главное — запомнить, что койки считают по часовой стрелке.
И я быстро их пересчитал для Димы, обводя блок пальцем и выставив вперед руку, будто дуло пулемета.
— Вот шкаф с растворами! Вот ящик с лекарствами! Все полки подписаны, гляди. Это я сам подписал в прошлом году, чтобы тут же найти, если что.
Почерк у меня был так себе, но я подписал все большими печатными буквами, поэтому разобрать было легко, где «Антиаритмические», а где «Спазмолитики».
Видно было, что Дима оценил мое творчество.
— Вот набор для торакотомии, это если полезут на прямой массаж, но такое случается раз в два года. Главное — набор для интубации. Только обязательно в начале дежурства проверь, горит ли лампочка на клинке ларингоскопа, а то бывает.
Я с большим энтузиазмом открывал ящики, распахивал створки шкафов, вынимал и демонстрировал их разнообразное содержимое, смахивая на торговца в арабской лавке. Дима реагировал, то есть кивал, уважительно хмыкал и восхищенно таращил глаза.
Я и сам помню, как первый раз здесь на практике, восемь лет назад, все это разглядывал, передо мной тогда просто пещеры Али-Бабы раскрылись.
Все-таки где же я его видел? Может, на овощной базе, куда нас пару раз на первом курсе посылали? Или на стройке нового административного корпуса? В такие места обычно все потоки отправляли.
— Над каждой койкой монитор висит, он сердечные сокращения выписывает. А вот здесь на второй койке больной на ИВЛ, то есть сам он не дышит, в него аппарат дует. Видишь, аппарат дует шестнадцать раз в минуту, а больной продыхивает в два раза чаще аппарата? Нужно понять, по какой причине он не синхронизируется. Чаще всего достаточно его просто загрузить, например барбитуратами, и все будет хорошо.
