Малаховка — Париж
Летом 1981-го, на одном из первых свиданий, я решил повести мою будущую жену Лену по своим любимым местам. Мы бродили по Большой Пироговке, по Погодинской, по «Аллее жизни». Когда безлюдными переулками мы наконец вышли на Комсомольский проспект, я решил, коль уж мы здесь оказались, показать тот дом на Фрунзенской набережной, где мне довелось провести детские годы. Там ничего не изменилось, киоск «Мороженое» все так же стоял на углу, фотоателье у арки было на месте, а магазин «Тимур» по-прежнему занимал первый этаж дома. Я рассказал Лене, как воровал там елочные игрушки и покупал пистоны, а потом поджаривал их дома на сковородке, отчего они громко стреляли и красиво разлетались по всем углам кухни.
На Третьей Фрунзенской, войдя в роль искусителя, я решил угостить Лену яблочком. Бульвар на всем протяжении был засажен яблонями, но обычно там всё обрывали еще на стадии завязей, а тут ветки были усыпаны спелыми яблоками, даже как-то странно, такой урожай нетронутым висит, неужто народ наелся или просто руки не дошли?
Немного смущаясь старушек, что сидели попарно на каждой из многочисленных лавочек бульвара, я было подпрыгнул, чтобы ухватить заветный плод, но тут старушки необычайно оживились и принялись меня дружно подбадривать:
— Сынок, залезай на яблоню да потряси как следует, не стесняйся! А то что ты тут сорвешь, сам видишь, внизу мелочь одна!
Вдохновленный этими призывами, я тут же вскарабкался и от души потряс. Но не успели яблоки с веселым стуком попадать на землю, как тут же эти старушки, кто с сумкой, а кто с пакетом, в мгновение ока сорвались со своих лавок и, подчистую все подобрав, с весьма довольным видом вернулись к месту дислокации с добычей. Они не оставили мне ни яблочка.
Я вздохнул, но делать нечего, влез на другую яблоню и принялся трясти. И опять, не успели яблоки рваной дробью коснуться земли, как эти старухи дружно кинулись и за секунду собрали все до единого.
Тогда я сказал:
— Послушайте, я с девушкой, оставьте нам хоть парочку, а то я так до вечера буду по деревьям скакать туда-сюда.
Старухи нахмурились, оглядели Лену, с неодобрением пожевали губами, но так и быть, согласились.
И когда я в третий раз забрался и потряс, они честно выдержали паузу в полсекунды. Этого мне хватило, чтобы спрыгнуть с толстой ветки и схватить лежащие в траве два яблока. И тут же, как рыбы пираньи, старухи наперегонки ринулись к добыче, и через секунду все было кончено.
Оставив этих алчных яблочных старушек поджидать очередного дурня, весело хрустя белым наливом, мы продолжили путь. И уже у остановки, что возле кафе «Маринка», решили закончить нашу пешую прогулку и подождать автобуса. Тут-то он нам и встретился.
На вид ему было лет сорок, на нем была расстегнутая до пупа зеленая гипюровая рубаха, а на ногах сильно поношенные лакированные ботинки.
— Приветствую вас, молодые люди! — заявил он с чувством, приложив руку к сердцу. — Извините, что я без галстука!
По всему было видно, что человек находится в той стадии запоя, когда окружающий мир кажется удивительно прекрасным.
— Я вот тут стою с вами! В Москве! — пояснил он, широко разводя руками и оглядывая пространство вокруг себя, видимо пытаясь показать, каков он, необъятный этот город. — А у самого женщина в Малаховке! Беременная!
Лена захихикала.
— Вы абсолютно правы, сударыня! Нельзя мне в таком виде там показываться! — Человек попытался застегнуть рубаху, но ничего путного из этого не вышло. Тогда он тяжело вздохнул и обратился ко мне: — Сударь, угостите сигареткой, если не жалко!
Мне было не жалко.
— Да! Я поросенок! — сообщил он после затяжки, горько вздохнув. — Меня женщина беременная в Малаховке ждет, а я тут пьяный расхаживаю.
Тут и автобус подошел.
— Благодарю вас, молодые люди! Вы все же извините, извините, что я без галстука! — кланяясь на прощание, произнес он. — Не сомневайтесь, я скоро буду трезвый! Ведь у меня женщина в Малаховке!
И сами не зная почему, долгие годы мы вспоминали его, этот отсутствующий галстук и неизвестную нам женщину в Малаховке.
Прошло ровно тридцать лет, мы с Леной брели по ночной rue Montorgueil и говорили о том, что Париж, пожалуй, самый дружелюбный в Европе город для припозднившегося туриста. Тут и магазины открыты, и кафе с ресторанами в столь поздний час к услугам гостей-полуночников.
И как бы подтверждая сказанное, на нашем пути возникла пекарня Le Pain Quotidien, где мы и решили немного отдохнуть за чашкой чаю.
Кроме нас там никого не было, что тоже оказалось весьма удачно — в такое время посидеть в тишине, лучше не придумаешь.
Официант, молодой парень, быстро принес заказ и уже собирался отойти от нашего столика, как вдруг я решил попросить Лену, говорящую по-французски:
— Скажи ему, что у нас в Москве Le Pain Quotidien на каждом углу.
— Как будто ему это интересно, — с легкой досадой проговорила Лена, — вечно ты всех должен проинформировать.
— Нет, скажи! — продолжал настаивать я. — Может, ему очень даже интересно.
Официант с любопытством переводил взгляд с меня на Лену.
В конце концов Лена сдалась и сообщила это потрясающее известие.
Парень всплеснул руками, засветился от счастья и воскликнул:
— Vous êtes de Moscou! Et j'ai une femme a Malakhovka!
[1]
Таким образом нам удалось закольцевать историю, что мне всегда представлялось весьма важным делом, а тому ребенку, дай бог ему здоровья, что родился тогда в Малаховке в восемьдесят первом, в этом году должно исполниться столько же лет, сколько было моей теще, когда она стала бабушкой. То есть тридцать восемь.
Волшебная сила искусства
Ничего не могу с собой поделать, но с некоторых пор меня возмущает слово «санитарочка». Хотя, впрочем, всякое подобное сюсюканье, все эти уменьшительно-ласкательные раздражают, вызывая обратный эффект, то есть отнюдь не умиление, а отторжение, если не тошноту. И надо бы, наверное, привыкнуть, но когда слышу «санитарочка», просто в глазах темнеет. Причем ладно бы это говорили люди от медицины далекие, им еще простительно, но за последнее время я неоднократно слышал эту «санитарочку» от уважаемых докторов, среди которых главные врачи огромных больниц, директора клиник, профессора и прочие доценты с кандидатами, — казалось бы, у них не должно быть дефицита общей культуры, хотя, с другой стороны, все бывает.
Видимо, в основе лежит подсознательное желание смягчить тяжелую санитарскую долю, уважить тех, кто находится на самом дне как финансовом, так социально-иерархическом, но от этого получается только хуже. Кроме того, тут прослеживается явный сексизм, с чем так яростно борются феминистки и остальные левые либералы всей планеты. Ведь ясно, что «санитарочка» может быть любого возраста и внешности, разнообразных навыков и умения, которые, кстати, могут и вовсе отсутствовать, но главное — это существо женского пола.
