Он заметил нашу троицу на лавочке, встал над нами и довольно бесцеремонно, но вместе с тем очень печально произнес:
— Ребята, как хорошо, что я вас нашел. Мне тут одна баба пару бутылок коньяку притащила, у меня сегодня сутки, а компании нет.
И вздохнул так грустно-грустно.
Мы конечно же пробудились, как и положено буддистам — во благо всех живых существ, но не сразу поняли, что нужно от нас этому доброму человеку.
Первым, как всегда, сориентировался Волохов.
— Ну так в чем же дело, Боря! — еще не совсем выйдя из образа доброго монаха, воскликнул он. — Ты, главное, не дрейфь! Поможем!
Тут же выяснилось, что помогать Боре по мере сил вознамерился и Ваня, что совсем не входило в мои планы.
Я, конечно, начал препираться с ними, но без особого успеха. Тут уже их было целых трое против меня одного, и я быстро сдался. Взял с Ивана слово, что он только пригубит для соблюдения этикета, и втолковал, что основное его предназначение — это не дать расслабиться Виктору Григорьевичу. А сам остался в реанимации. Коньяк я никогда особо не жаловал.
И эта новоиспеченная птица-тройка весьма резво побежала на гемодиализ, находившийся на нашем же этаже, но только в противоположном конце. Потревоженная грязь зачмокала им вслед — наверняка что-то укоризненное.
Я посидел еще немного в гараже, потом из своего хирургического отделения спустился Леша Гусев, наш бывший пациент, которого мы приняли год назад и еле собрали после падения с девятого этажа.
Мы с Лешей немного поговорили, он спросил меня, когда будет дежурить Оля Николашина, его любимая медсестра, а я в который раз стал задавать ему вопросы про войну в Афганистане. Леша там два года был десантником и принимал участие в боевых операциях. Немного погодя он отправился к себе в отделение, а я — ужинать, меня девчонки позвали — Маринка Бескровнова и Ленка Щеглова. Ну а после ужина я стал ощущать нарастающую безотчетную тревогу. Блок наш все еще оставался пустым, не было ни скорых, ни вызовов в другие отделения, но волнение только усиливалось.
Наконец беспокойство мое зашкалило. Я попросил Маринку в случае чего прикрыть меня и ломанулся на гемодиализ.
Это отделение у меня всегда ассоциировалось с мифологическим царством теней. Вроде и больные есть, все ходячие, в сознании, а жизни нет. Коридоры пустые, из палат почти не доносится ни разговоров, ни тем более смеха. А в глазах у пациентов что-то такое, что понимаешь — они уже не совсем здесь. Это и понятно. Смертность в те годы в подобных отделениях была чудовищная.
Я почти бегом пролетел весь коридор и свернул направо, где недалеко от диализного зала находилась маленькая ординаторская. Одного взгляда хватило, чтобы понять, насколько мое «пригубить» отличается от Ваниного. Оставалось только вздохнуть.
— Ого, какие люди! — радостно воскликнул Иван, как будто не видел меня по крайней мере год. — Виктор Григорьевич, смотри, Алексей к нам пришел!
Но тот даже не отреагировал. Борис Львович выглядел хотя и лучше Волохова, но ненамного. Он поднял голову, скользнул по мне равнодушным взглядом и также без особых эмоций произнес:
— О, привет!
И снова уронил голову на грудь. Ваня, тот, напротив, был очень возбужден, активен и по-особому весел. Глаза его горели, усы топорщились.
Пустых бутылок я насчитал аж целых три.
— Так, Ваня, давай бегом в отделение и спать! — тоном, не терпящим возражений, приказал я. — Только поможешь мне Витю дотащить!
Тут дверь в ординаторскую открылась, на пороге нарисовалась Светка Крынкина, диализная сестра, и объявила:
— Там в реанимации случилось что-то, и вас всех зовут срочно!
Она внимательно оглядела всю нашу компанию, укоризненно покачала головой и вышла.
— Ты все слышал, Вань? — еще жестче проговорил я. — Давай приводи Волохова в чувства, наверняка у нас там аврал, я первый побегу, а вы оба потихоньку за мной, и если что, ныряй с ним в сестринскую!
Увидев, что Иван стал производить энергичные действия с Витиным телом, я очертя голову понесся в реанимацию.
В коридоре около второго блока меня поджидал Кимыч. Его поза не предвещала ничего хорошего. Он стоял насупившись, уперев руки в боки.
Кимычем здесь его называли для удобства. Вообще-то полное его имя было Виталий Кимович, он являлся старейшим доктором нашего отделения как по стажу, так и по возрасту. В ту пору ему было уже за сорок.
Знающие люди утверждали, что лет пять назад Кимыч пил по-черному, но нынче он находился в полной завязке. Как и все завязавшие алкоголики, Кимыч ненавидел пьяных, а чтобы не сорваться, у него всегда были полные карманы люминала. Он принимал его на ночь и спал богатырским сном. Растолкать его не удавалось еще никому.
В отделении у Кимыча была репутация интеллектуала, он курил трубку и много читал, обычно лежа на диване в ординаторской. По моему мнению, Кимычу недоставало литературного вкуса, он в равной степени восторгался как Трифоновым, так и каким-нибудь Пикулем. Но это ладно. Главное, что по дежурству он брал к нам больных только по абсолютным показаниям и не набивал отделение под завязку.
— Ты где шлялся? — начал он весьма злобно. — И куда делись остальные? Вас что, этот еврей к себе утащил?
Евреев Кимыч не жаловал.
— Быстро за Романовым и пулей в морг! — рявкнул он напоследок и пошел по направлению к ординаторской.
У первого блока стояла койка, накрытая простыней. Я подошел, уже зная, чей это труп. И, откинув простыню, убедился, что так оно и есть.
Неизвестный, поездная травма. Перебегал около Царицына ночью через железнодорожные пути, тут его и сбил состав. Поездные травмы, они всегда самые суровые. Тут даже если локомотив не переедет, а только ударит, сила удара такая, что шансов выжить крайне мало.
Этот неизвестный поступил к нам три дня назад, я его сам с улицы принимал. У него ни документов с собой не было, ни другой какой бумажки. Поэтому и Неизвестный. Только обилие блатных татуировок по всему телу. К нам часто такие попадают, в основном с ножевыми. Можно всю тюремную их жизнь по этим татуировкам проследить.
У нашего Неизвестного тоже — ни дня без строчки. Пять куполов на груди, на каждом пальце перстень изображен, звезды на коленях. А веса в нем центнера полтора, не меньше. Я когда его сегодня перестилать помогал, еще подумал: только бы не на моем дежурстве! Вот и сглазил. Уже почти два года как санитаров из больницы повыгоняли. Это заведующий приемником Комаров реформу такую провел, после чего трупы в морг стали отвозить сестры. Это было делом нешуточным. Подвал напоминал тоннель метро как по виду, так и по протяженности. Редкие лампочки еле освещали километровую дистанцию от роддома до морга. То есть путь, который, выражаясь фигурально, проходит каждый человек.
Подвал к вечеру пустел, и только эхо отражалось от его стен. Ночью было совсем жутко. Особо трусливые снаряжали настоящие экспедиции. В тех отделениях, где лежали молодые парни и мужики, сестры брали их с собой в качестве эскорта. Однажды я видел, как труп из неврологии сопровождала целая орава. Две медсестры и человек десять «военкоматчиков», как тогда называли молодых ребят призывного возраста, в большинстве своем абсолютно здоровых, но косящих от армии. К ним относились с сочувствием: про гробы из Афгана знали все.
