— Остыньте. — Я похлопал его по плечу. — Нам вовсе не надо брать город штурмом или выкуривать восставших из берлог огнем артиллерии. Из здания телеграфа нужно заранее сообщить во все города Империи, что восстание в столице полностью подавлено правительственными войсками. Для населения расклеим листовки: беспорядки прекратить, всем сложившим оружие — полная амнистия и никакого уголовного преследования; хлеб в город будет завезен в ближайшие дни, локауты на заводах отменены. Но самое главное — казармам и заводам отправим парламентеров с простым сообщением: царь ждет делегатов от солдат и рабочих завтра, к двенадцати часам дня…
Я развернулся к вице-адмиралу на каблуках. — С условиями сдачи, разумеется!
* * *
Население Петрограда на самом деле ничего не решало. Расклеенные листовки с призывом прекратить восстание носили скорее «сопутствующий» характер и никаких особых надежд я на них не возлагал.
Слабым аргументом являлись и орудия дредноутов, ибо я сильно сомневался, что моряки станут бомбить рабочие предместья с женщинами и детьми даже по личному приказу царя. Расстрел столицы из двенадцатидюймовых орудий действительно сделал бы Меня «Кровавым», превратил в чудовище в глазах подданных, но главное, в случае упорства восставших не стал бы решающим фактором для победы.
Наличие людского резерва для атаки на Петроградку или Путиловский тем более не играло роли, поскольку взять бунтующий город полностью у меня не хватало сил. И все же решение, принятое отдельными полками и рабочими комитетами крупнейших заводов, не казалось мне необычным, ибо являлось для них единственным в сложившихся обстоятельствах.
Каждая рота и каждый комитет в этот краткое, но чрезвычайно напряженное время принимали решение о своем будущем отдельно от прочих. Делегации от одного полка или завода другому носились по городу совершенно бесцельно, убивая время в массовых митингах и шумных голосованиях, а оставшиеся на свободе ораторы революции надрывали глотки в пламенных призывах «не сдаваться режиму». В результате к девяти часам утра следующего дня батальон самокатчиков договорился с Советом казачьих войск выступать к Фонтанке «воевать» с царем, однако уже после принятого полковым Советом решения рядовые казачки заявили, что без пехоты с одними броневиками выступать не пойдут. Да и маловато двух частей против флота.
Депутаты Думы, представители революционных партий, а также просто сочувствующие лица не унимались: срочно созвав Временный комитет, отдельные «активисты» попытались уговорить Уральский пехотный полк присоединиться к атаке самокатчиков и кубанцев на центр города. Уговорили. Пошли. Казачки сообщили что уже «седлают коней», но на деле седлали их слишком долго — вследствие невыясненных, но вполне понятных всем обстоятельств. Уральцы, простояв на площади перед Витебским вокзалом почти три часа, злобно матерясь, вернулись в казармы.
То же происходило с рабочими дружинами. Гордо разгуливать патрулями с винтовками за плечом пролетарии за две недели выучились на славу. Однако желанием лезть на пушки и пулеметы в условиях ожидающегося завоза хлеба, а также карательных частей с передовой никто из мастеровых не горел. Обещание амнистии и отмены локаутов буквально выпаривало из пролетарских дружин боевые единицы за каждый час этого «мирного» противостояния. Несчастные жители столицы, по самое горло наевшиеся бунта и митингов за последние два недели, вздыхали с облегчением, что кровавая феерия насилия, голода, грабежей и беспорядков наконец-то подходит к концу.
В то же время мы с Непениным не сбавляли напор. В качестве средств агитации выступали не только листовки и ожидание переговоров. Укрепив за ночные часы линию обороны, — за мостами мы наваливали баррикады, как раз в духе революционеров, — отдельные отряды десанта заняли Витебский вокзал, затем Московский вокзал, Троицкий рынок, Шереметевский дворец, Таврический дворец и наконец Смольный институт. Абордажными командами на шлюпах захватили также ближайшие к центру мосты через Неву.
В единую линию обороны новые здания не включались, оставаясь как бы анклавами на вражеской территории, однако нужное впечатление эти «уколы» производили. Удивительно, но отряды для взятия «анклавов» перемещались к десяти часам по городу уже совершенно свободно, не встречая никакого сопротивления, что, разумеется, можно было списать только на полную неготовность мятежных частей к такому развитию событий. Мост перед Гренадерской улицей, например, охранял дозор с пулеметом, однако, увидев две приближающиеся лодки с незначительным десантом, революционные солдаты просто ушли.
Уже к одиннадцати часам стало ясно, что город сдан.
На территории за Фонтанкой, незанятой моими бойцами, практически ничего не изменилось: стояли те же здания заводов и гарнизонных корпусов, находились те же самые «революционные» мятежники, почти в том же количестве. Вооруженные до зубов — винтовками, пулеметами, даже броневиками.
Но исчез неистовый дух, что питал этих несчастных людей ровно двадцать три дня. На самом деле дух этот исчез значительно раньше — как только люди пресытились творимым ими же беспределом. Восставших сплачивала в последние дни скорее необратимость уже совершенных преступлений, нежели свободолюбивый азарт, который двигал ими в начале бунта.
Последним ударом по мятежу оказалась, как ни странно, идея Воейкова, предложившего мне официально распустить бунтующие полки и отправить их состав с действительной военной службы по домам с последующей бронью от призыва и снятием ответственности за дезертирство. Как только невзрачные листочки с текстом приказа были расклеены на домах, мятежные части сократились едва не наполовину. Оставшиеся в Петрограде солдаты уже ни на что не годились — только митинговать.
Когда спустя сутки мне сообщили, что от Царского по направлению к Питеру движутся передовые разъезды генерала Келлера, город уже был полностью мой.
Победа казалась полной, а торжество — абсолютным. Я не знал еще, какие страшные вести несет с собой мой преданный генерал.
Псалом 10
Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя блага и для спасения Матушки России.
Дословный текст телеграммы Николая Второго депутату Родзянко, 22 февраля 1917 года реальной истории
16 марта 1917 года.
Зимний Дворец. Малахитовый кабинет
Келлера я снова встретил уже во Дворце. Немногочисленные личные вещи пока находились на «Авроре», однако делегации от не успевших разбежаться мятежников и группы восторженных горожан решил встречать в Зимнем, чтобы придать встречам по возможности официальный характер.
Жители Петрограда, измученные двадцатидневным хаосом и насилием, были успокоены отменой массовых увольнений, объявлением брони от фронта для работающих на заводах и завозом в столицу хлеба. Солдатам соответственно я обещал отправку в резерв. Отчасти то была ложь во спасение — хлеб завезут, заводы и фабрики, переведенные на прямое военное финансирование, заработают, однако ничто, думал я, не спасет мятежных солдат от отправки в окопы передовой.
