Именно так красных комдивов брали сотрудники НКВД. Героев Мировой и Гражданской, бесстрашно кидавшихся с одной шашкой на пулеметы, имевших в своих квартирах именные маузеры и наганы, хватали и били молодчики из чернорабочих, едва умеющие стрелять. И ни один из арестованных не сопротивлялся, ибо такова была вера — в партию и народ!
В вагоне-салоне сработало аналогичное правило.
Гучков и Рузской смогли бы сразить любого — но только не Императора, пусть глубоко презираемого, но абсолютно неприкосновенного, как неприкосновенны для них были русское знамя и крест.
В следующее мгновение в царский салон ворвались солдаты Рузского, на ходу передергивая затворы. Но не успели они рассмотреть трупы, как узрели меня, космато громоздящегося на диване. Николай сидел чуть сутуло, уронив руку с пистолетом к бедру. Небольшого роста, худой и стройный, он казался сейчас широкоплечим гигантом, руки которого оплетали тугие жгуты мускулатуры, опускающиеся к земле под собственным весом. Чуть сгорбленная спина, провисшие длани, а главное — страшный взгляд… Лицо мое, вероятно, украшала нечеловеческая гримаса.
— Вон!!! — заорал я им, и стрелки, не успев даже раскрыть рта, вылетели обратно за дверь, как выброшенные ветром, — инстинкты, впитанные с рождения с молоком матери, не позволили им ослушаться Царя-батьку.
Фредерикс и Воейков смотрели на меня с вытянутыми от ужаса лицами. Наверняка решили, что я тронулся умом прямо у них на глазах. Но я не тронулся. С ума сошел Николай. Он не стал вдруг безумцем, однако ужасная мысль о Семье, которую он любил больше жизни и которой остался предан до последней своей минуты, захлестывала его нечеловеческим — воистину царским гневом.
Страшным усилием загнав Николая обратно в глубину подсознания, я ткнул пальцем во Фредерикса, забыв о малейших правилах этикета.
— Позовите слуг, — услышал я собственный голос, — трупы сложите в тамбуре. Именно в тамбуре, граф, на улицу не выносить.
— Воейков! — Я обернулся к флигель-адъютанту. — Сейчас мне понадобится вся ваша преданность. На поезде останется Фердерикс и прислуга. Всех остальных, способных носить оружие офицеров немедленно соберите здесь. Выдать винтовки, шашки, наганы — все, что есть. На сборы — десять минут. И да простит Бог тех, кто встанет у меня на пути!
* * *
Медлить не стоило. Выстрелы из нагана наверняка уже засекли окружившие поезд изменники. Разоружив стрелков из сопровождения Рузского и депутатов, я выглянул из тамбура и помахал рукой одному из «местных» офицеров. Солдаты, окружившие бронепоезд, уже стояли, вскинув винтовки, и, по всей видимости, готовы были спустя мгновения лезть на штурм, однако появление Императора, моя спокойная речь и «обычное» поведение заставили их стушеваться.
— У нас самоубийство, — воскликнул я, подзывая офицера к себе. — Генерал Рузский только что застрелился, а представители Думы повторно присягнули мне на верность. Командование фронтом с этого момента я беру на себя. Немедленно сообщите об этом в Штаб фронта и известите командующего Алексеева.
С этими словами я лихо спрыгнул на землю, затем развернулся к маячившему в проеме графу Фредериксу и погрозил ему кулаком.
— А вы, — нарочито громко обратился я к нему, — пресекайте впредь подобные вещи. Никого в поезд не впускать!
Стукнув ошалевшего от неожиданности офицера Рузского по плечу, я вновь обратился к нему:
— Немедленно прикажите бойцам оцепить станцию. Орудия следует развернуть для охраны периметра. Пулеметы с платформы уберите, поставьте на улицах для пресечения возможной атаки со стороны города.
Молодой капитан, впрочем, уже пришел в себя, Рузский не зря на него полагался.
— Генерал Рузский не мог застрелиться…
— Что?
— Я должен охранять периметр, но не от внешней угрозы. Мне велено окружить бронепоезд и никого отсюда не выпускать.
— Фамилия?! — заорал я, брызнув в лицо слюной.
— Ротмистр Лавиновский! — на автомате выпалил офицер, на которого впервые в жизни орал его Император.
— Бронепоезд оцепить для защиты от внешнего нападения, Лавиновский! Орудия развернуть! Два раза повторять не буду. Исполняйте!!!
Офицер убежал к стрелкам, словно подстегнутый кнутом. А я, немного подумав, вернулся обратно в вагон. Ситуация выглядела неудачно. Рузский оказался неплох и подобрал для исполнения задуманного надежных людей. Либо лично преданных ему, либо испытывавших нелюбовь к «прогнившему» монархическому режиму. Молодого ротного Лавиновского, как подсказывала память Императора, Николай Второй лично не знал. Следовательно, ротный или очень близок к Рузскому (вернее, был близок, усмехнулся я), либо анархист, социалист или приверженец иной разъедающей мозг отравы.
Как бы там ни было, фактический расклад удручал. Рузский оказался не одинок и хотя, пристрелив его, я обезглавил Северный фронт, в окружении мятежника наверняка находилось достаточно офицеров, посвященных в подробности переворота. Со смертью думской делегации также ничего не менялось. Лавиновскому, например, достаточно сейчас пристрелить меня, и дело сделано: очередным самодержцем автоматически становится цесаревич Алексей. Баста, как говорится, партия сыграна.
Самое смешное, что при столь значительном количестве противостоящих царю людей — сановников, генералов, думцев — отсутствовала центральная фигура, со смертью которой я мог бы рассчитывать на распад заговора. Все участвующие лица являлись одновременно всем и ничем. Возможно поэтому, команда изменников не смогла удержать власть в реальной истории, позволив пламени «русского бунта» безнаказанно расширяться. Плюс «бессмысленно» и, разумеется, «беспощадно».
Потерев лоб, я попробовал просчитать варианты. Что сейчас делает Лавиновский или любой другой из вовлеченных в заговор офицеров? Убить меня сразу по собственной инициативе у этих бесхребетных кишка топка — вон Рузский даже револьвер не достал, пока я расстреливал его сотоварищей. Следовательно, Лавиновскому наверняка потребуется моральная поддержка перед цареубийством — уж это как водится. Всякий Русский террорист, бомбист или заговорщик перед своей акцией нуждается в подкачке мозгов. Дабы знать, что он делает мерзость не потому что подонок, а из служения высшему идеалу!
У ротмистра сейчас кипит мозг — от усиленного поиска способа разрешить ситуацию. Он немного подумает, велит своим изготовиться к штурму поезда, затем бросится в штаб — за поддержкой. Там свяжется, допустим, с Алексеевым или кем-то из прочих, втянутых в заговор генералов. Да хоть с Брусиловым! Наверняка все изменники дежурят у телеграфа, ожидая известий об отречении и исходя испариной от волнений. Далее ротмистр возвращается, и императорский бронепоезд долбят из всех орудий. Потом прут на штурм и нанизывают оставшихся в живых на штыки. Достоверно?
Пожалуй. Иной вариант один — Лавиновский ни с кем не советуется и рвет меня в клочья прямо сейчас. Если учесть, что пушки и пулеметы пока молчат, первая версия «с задержкой» выглядит более натурально.
