«Нет уж, к дьяволу!» — внезапно подумал я. Царь Николай всегда обращался к Богу, однако, учитывая обстоятельства, время Бога должно было сейчас убраться к чертям. Я не собирался сдаваться. И демоны, недоступные канонизированному православием Николаю, были вполне доступны никчемному хронокорректору со щенячьей кличкой Ники.
В конце концов для Ники и Каина это всего лишь попытка.
Скомкав послание Великого Князя, я привычно бросил его в ведро.
* * *
Наконец думские прибыли, о чем и доложил Воейков, войдя в салон и звонко щелкнув каблуками.
Дослушав флигель-адъютанта, я выбрался на платформу, чтобы вдохнуть свежего зимнего воздуха перед самыми страшными переговорами в своей жизни. На улице стоял легкий мороз. Шел снег.
Издалека медленно наползал на станцию новый незнакомый мне поезд. Короткий, словно обрубленный, жуткий в мутном свечении звезд, отражавшихся в грязно-снежном покрове. Весь освещенный огнями, он состоял из паровоза с одним вагоном и медленно выдвигался из темноты. Это прибыли господа из Думы.
Господами, собственно, называл их генерал Рузский, именно так: «господа делегаты». Однако это было не просто вежливое обращение, принятое меж российскими подданными. На станцию Дно прибыли действительно Господа — господа моего будущего и будущего огромной древней страны.
Не знаю, почему, но руки мои при виде чужого поезда снова затряслись, хотя непосредственной опасности жизни или здоровью моему в этот печальный момент ничего не грозило. Я взглянул в вагонное стекло — в слабом отсвете станционных огней там отражалось смертельно бледное лицо царя Николая. Кожа выглядела коричневой, морщинистой, будто опаленной жаром. Под глазами налились чудовищные мешки — след бессонницы и переживаний. «Измена, трусость и обман!»
[7]
— кажется, так написал сам Николай в день отречения в своем дневнике. Разумеется, в той, реальной истории об этом писала энциклопедия. А что же напишу я? Воистину, лучше, чем царь, не скажешь.
Тем временем короткий состав окончательно остановился, дыхнул в морозную ночь раскаленным паром, стальные колеса замерли над стальным полотном. Какие-то фигуры начали прыгать с подножек. Не в силах более наблюдать за явлением изменников-победителей, я вернулся в вагон-салон.
Туда же через пару минут, победно блистая глазенками, ввалился генерал Рузский. Он не нуждался в думских, чтобы убить или низложить монарха — стрелкового батальона на это хватало с лихвой, однако в поддержке нуждались останки дырявой совести. Матерый вояка боялся грешить один.
— Господа депутаты прибыли, Ваше Величество, — с некоторым вызовом сообщил он мне. — Изволите принять, Государь?
Воейков фыркнул, глаза Фредерикса наполнились гневом.
— Разве у меня есть выбор? — спросил я Рузского, Не глядя на изменника и не оборачиваясь. — Просите.
Новые «господа» России вошли один за другим. На этот раз я обернулся и внимательно оглядел гостей.
Заочно знакомый по энциклопедии со многими участниками февральских событий я сразу узнал вошедших. Их было трое, и это меня удивило. В начальной версии истории царя Николая за отречением к нему явились только два депутата — Гучков и Шульгин. Об этом также скомкано сообщала энциклопедия. Вероятно, последняя беседа со мной все же оказала на Родзянко некоторое воздействие, и он явился дополнением в предательском трио.
Родзянко вошел вторым, Шульгин — третьим. Но первым, первым вошел Гучков.
Дальнейшая диспозиция не изменилась, оставшись той же, что и на переговорах с Рузским. Мы сели за небольшим столиком. Вокруг царили тепло и уют: зеленый шелк по стенам и мягкий электрический свет, изливающийся на него с потолка.
Политическую программу изложили мне, не стесняясь и сухо, суровым чиновничьим речитативом — почти дословно повторив слова командующего фронтом об отречении.
Мне оставалось лишь слушать и бессловесно кивать.
Вся эта игра с переворотами являлась не моим делом, ведь я не являлся русским и тем более русским царем. Однако страшное чувство вдруг заполнило меня изнутри. Я слабо знал историю. После знакомства с энциклопедией, возможно, немного лучше, чем среднестатистический обыватель, но все же до профессионального историка мне оставалось невообразимо далеко. Однако мне был известен простой несомненный факт: Россия являлась одной из величайших Империй, когда-либо созданных человечеством. По занимаемой территории чудовищная русская монархия превосходила Рим, Византию и империю Карла Великого вместе взятые.
И то, что ее конец вдруг явится столь ничтожной, позорной, ублюдочной данью, потаканием прихоти мелкой кучки интриганов, не рассчитавших бешенства голодной толпы, — было неправильно, не верно! Все было не так. Как будто Александр Великий скончался в начале своих славных походов. Как будто бы Цезарь умер от гриппа в Галлии, не перейдя Рубикон. Все это не укладывалось в голове…
И вдруг совершенно четко, как будто отщелкнув тумблером где-то в самой глубине чужого мозга, я понял ясно и чисто, словно увидев перед глазами картинку с потрясающим разрешением, в самых мельчайших деталях: такого нельзя было допускать!
Станция Дно.
В то же мгновение
— Я понял. Текст достаточно прост. Вы дадите мне время, хотя бы полчаса? — спросил я, выпрямившись из позы сгорбленного ничтожества и взглянув наконец на господ-депутатов в упор.
— Разумеется, Ваше Величество. — Гучков даже не улыбнулся.
— Прекратите паясничать, сударь, — прошипел Воейков. — Перед вами все-таки Император.
— А вы выметайтесь! — вскричал Гучков, чувствуя себя хозяином положения.
— Хватит, — попросил я.
Все замолчали. Воейков, бледный как тень. Самодовольный, но все же напряженный Гучков. Вспотевший под мундиром Рузский, а также Шульгин, монархист, немой, дрожащий как осиновый лист.
Я вышел.
Вагон-салон, как любой другой вагон любого поезда, пусть даже личного Его Величества императорского бронесостава, имел два выхода: первый — в который вошли «Господа», и второй — через который я только что вышел. Тамбур мог вывести меня в следующий вагон, предназначавшийся для сна и отдыха, — там я мог остаться наедине с самим собой. Двери вагонов, ведущие на перрон, были закрыты, вдоль линии дежурили солдаты Рузского. Не революционные солдаты и не толпа из рабочих, разграбивших арсенал, — обычные солдаты обычной армии, серьезные, спаянные дисциплиной, отнюдь не бунтовщики. Вероятно, я мог бы раскрыть сейчас дверь, кинуться вниз, закричать. Конечно, меня бы узнали, и тогда, вероятно, призови я на помощь, кто-то из монархически настроенных стрелков вступился бы за меня. Только смысл?
Рузскому подчинялся весь фронт. И черт его знает, как отреагируют рядовые, если я велю им стрелять в своего командира.
