— Да в своем ли вы уме, Протопопов? — взорвался я. — И вы смеете спокойно об этом докладывать? Да я немедленно отдам приказ Хабалову арестовать вас и повесить в ближайшей подворотне!
На том конце провода выдержали укоризненную паузу и пояснили:
— Запрет на аресты исходил от вас, Государь… — Казалось, мой министр был искренне сконфужен. — Глобачев обладал информацией о заговоре благодаря показаниям одного из армейских офицеров с Кавказского фронта. Перед тем как серьезно планировать переворот, отдельные члены думского комитета, уполномоченные остальными, посетили Тифлис, где встречались с любимцем армии, вашим родным дядей, генералом от кавалерии, Николай Николаевичем Романовым. То был не заговор Думы, Ваше Величество; в деле запутаны по меньшей мере шестнадцать Великих князей. Прибыв в Тифлис, посланцы вели почти открытые переговоры о замене Вашего Величества на престоле на Николай Николаевича. Переговоры велись от лица Гучкова и князя Львова — лидеров думских союзов. Николай Николаевич, как известно, отказался от трона — остался верным присяге. Однако если бы мы начали раскручивать нить, то уже одно участие в таких переговорах оказалось бы чревато для вашей Семьи потерей престижа. Николай Николаевича пришлось бы…
— Отставить, — подавленно прошептал я. — Значит, я сам запретил аресты… Вы правы, закончим на этом.
Министр, явно обрадованный завершением разговора с венценосным начальством, попрощался со мной и немедленно отключился. Беседа, которую я ожидал почти четыре часа, окончилась совершенно безрезультатно.
У меня просто не осталось физических сил на продолжение драки. Голова раскалывалась, ни слушать доклады, ни разговаривать по телефону, ни перечитывать телеграммы я был уже не в состоянии.
И все же кое-что мне следовало сегодня сделать во что бы то ни стало.
Подозвав Воейкова, я продиктовал самодержавную волю сегодня в последний раз. После обработки офицером канцелярии штаба она звучала дословно так:
«Циркулярно, всем государственным учреждениям и фронтам.
На основании статьи 105-й Основных государственных законов повелеваем:
Государственную Думу распустить с назначением времени созыва вновь избранной Думы не позднее апреля 1917-го года. О времени числа производства новых выборов в Государственную думу последуют от нас особые указания.
Николай».
Содержание телеграммы стало известно в Таврическом уже через десять минут.
Представительного органа в России более не существовало.
Любое обращение любого депутата к народу отныне являлось не легитимным.
Любое обращение любого депутата к толпе отныне можно было квалифицировать как измену.
Не знал я лишь одного — получив царскую телеграмму, Совет Думы, как и происходило при реальном Николае в реальном историческом Феврале, постановил не расходиться и оставаться на своих местах.
Именно с этой секунды хаотическое восстание масс превратилось в настоящую революцию!
Псалом 4
С озверевшими людьми другого способа борьбы нет и быть не может. Вы знаете, я не злоблив, но пишу убежденный в правоте своего мнения. Это больно и тяжко, но верю, что к горю и сраму нашему лишь казнь немногих предотвратит море крови!
Из письма царя Николая адмиралу Дубасову, 1905 год реальной истории
25 февраля 1917 года.
Могилев
Утро началось тяжко. Продиктовав вчера телеграмму о роспуске Думы, совершенно измотанный, я кое-как добрался до «резиденции» в сопровождении Воейкова и бухнулся мешком на кровать. Спал мертво, а пробудился как от удара и резко вскочил, комкая простыню. Тело ощущалось, будто налитое свинцом. Голова болела ужасно, набухшие веки опускались на красные, несмотря на длительный отдых, глаза. Все общее самочувствие казалось отвратительным, а сквозь окно, из вчера еще залитой солнцем дали, таращились на меня серые, пухлые облака.
Перед сном Воейков заставил меня облачиться в ночную рубашку, и сейчас я чувствовал себя в ней как сбежавший из клиники пациент. Через силу я вытащил себя из постели, скинул нелепую ночную одежду, быстро умылся, натянул армейскую гимнастерку, опоясался, надел сапоги.
Затем почему-то снова подошел к зеркалу. Странно, но находясь в новом теле почти три дня, я не имел возможности внимательно его изучить. В Зимнем было полно зеркал, но останавливаться, чтобы неспешно рассмотреть себя, не хватало времени. В туалетной салона-вагона я также видел свое отражение, но ночевал с Фредериксом и изучать в этих условиях лицо и новое тело являлось не то чтобы дискомфортным, но просто излишним — у царского окружения и так имелась масса поводов для удивления странным поведением Императора, его изменившимися характером, темпераментом, даже манерой речи. Удобный случай для изучения представился только сейчас.
Медленно я провел рукой по небритой щеке.
Для сорока восьми лет и примитивного века, в котором еще не могли лечить сифилис и тиф, очень удивляла ухоженность Императора, которая, если говорить откровенно, показалась мне чрезмерной для мужчины. С другой стороны, размышлял я, царственная особа есть царственная особа, и ежедневные травяные примочки, паровые ванны, втирания, шампуни, бальзамы и прочие косметические средства, а также процедуры, которые, как подсказывала память, Николай был вынужден претерпевать, могли оказать положительное воздействие даже при общем низком уровне медицины. Все эти процедуры вовсе не являлись, как станут говорить в будущем, признаком метросексуальности и определялись не желанием Николая хорошо выглядеть, а традицией этикета, к которой будущего государя приучали с детства. Коже далеко не юного самодержца позавидовали бы, ей-богу, многие модели из моего предапокалипсического времени и уж, тем более, всякая местная красавица.
Николай был сероглаз, имел открытое, простое лицо, поджарое, сильное тело, почти лишенное жира, сдержанные манеры, тихую речь, невысокий рост и необычайно крепкую нервную систему. Поведение Николая, за которым в первые часы своего пребывания в прошлом я старался только наблюдать, не подчиняя своей воле, являлось показательным в этом смысле.
Говорят, существует понятие — «царский характер». Это сумма качеств, позволяющая производить впечатление мощной личности и непробиваемой воли. У Николая это отсутствовало. Впечатления он не производил. Однако только ли «впечатление» составляет способность монарха править огромной державой? В сравнении с богатырской фигурой своего отца Александра Третьего, гнувшего в пальцах монеты, или же громогласной привычкой «повелевать» своего великого прадеда Николая Первого, нынешний государь действительно казался «тишайшим» — точно как царь Алексей, который служил ему своеобразным образцом для подражания. Но это был только фасад его личности.
Вопреки расхожему мнению, Николай оказался необычайно упрямым человеком, а вовсе не «тряпкой», как полагал я ранее, исходя из неполных о нем представлений. Разумеется, для правителя его характер показался мне не вполне подходящим, ибо вслух Николай почти никогда не отстаивал своих решений перед подданными, родственниками или послами держав. Он соглашался с их мнением или молчал, или же отвечал неопределенно. Однако почти ничто, кроме долгих доводов убеждения, не могло заставить русского Государя поменять свою позицию в каком-то вопросе, ибо отмалчиваясь и не возражая, Николай тем не менее всегда поступал по-своему, совершенно не думая о том, что его собеседникам казалось, будто им удалось его убедить.
