Город встретил нас холодным неприветливым утром и лютым морозом. Холод стоял действительно жуткий, однако в особом павильоне, специально построенном на станции для высочайших визитов, как всегда было многолюдно. Надравшись коньяка, я продрых все время пути как сурок, но разбуженный Фредериксом адъютант Воейков успел известить Ставку Верховного главнокомандования о прибытии своего Верховного главнокомандующего. И Ставка встречала.
По мере приближения перрона я рассматривал сквозь вагонное стекло сначала фигуры, а затем лица ровнявших фрунт генералов, а министр граф Фредерикс, возвышающийся за спиной, по моей просьбе комментировал наблюдаемую картину.
— Согласно регламенту, — пояснял граф, — Ваше Величество обязаны встречать все присутствующие в Ставке представители генералитета. Первым, разумеется, и ближе всех к нам, стоит лично Его Превосходительство генерал Алексеев, руководитель Генштаба. Вторым в ряду — генерал-адъютант Клембовский, начальник гарнизона Ставки. Ему подчинены наличные силы охранения Штаба, главным образом войска противовоздушной обороны, инженерные части, железнодорожники, связисты, а также казаки, обеспечивающие периметр и несение караулов. Далее присутствуют генерал от инфантерии Кондзеровский, отвечающий за снабжение армии, адмирал Русин, обеспечивающий связь с флотом, генерал-квартирмейстер Лукомский, контролирующий авиационные силы, помощник начальника штаба генерал-лейтенант Егоров, протопресвитер Ставки отец Шавельский, а также тот незначительный человек, господин Щусев, могилевский генерал-губернатор. Остальные человек двадцать пять — специалисты Генштаба и офицеры сопровождения. Бог мой, а вот и новое лицо! Если не ошибаюсь, третьим за Алексеевым возвышается сам старик Иванов, бывший командующий юго-западным фронтом. Этот генерал от кавалерии, насколько я знаю, состоит при Генеральном Штабе уже неделю как советник самого Алексеева… Впрочем, простите, Вашему Величеству, должно быть, это известно. Помню, вы лично отстранили Иванова от командования фронтом и заменили его на генерала Брусилова…
— На Брусилова? Ну должно быть, — нехотя крякнул я. — Знаете, Владимир Борисович, после коньяка у меня плохо с памятью. Да и душно. Идемте на выход!
Поезд еще не остановился, проползая по рельсам последние сантиметры, но мы уже торопливо двигались к дверям вагона-салона. Я, разумеется, следовал впереди. Испуганный дежурный распахнул передо мной двери, и я спрыгнул с подножки — легко, как горный архар. Вероятно, свита из встречающих генералов не вполне ожидала подобного от обычно вялого царя Николая, что и отпечаталось на их лицах совершенно отчетливо. Возможно, на предыдущих «визитах», первыми с поезда сходили Воейков или Фредерикс, но мне было плевать на традиции. Мне оставалось быть самодержавным Императором всего несколько дней, и я не собирался затруднять себя этикетом.
Как подсказывала «каиновская» энциклопедия, Ставку Верховного главнокомандования перенесли в Могилев после последнего наступления немцев, так как Барановичи, где ранее располагал свой Штаб бывший главковерх Николай Николаевич Романов — Великий Князь и по совместительству родной дядя, стали небезопасны. Отсутствие безопасности легко объяснялось, учитывая, что кайзеровские снаряды долетали до Барановичей, не пролетев и половины доступной дистанции, а офицеры германской армии могли рассматривать дом Главковерха со своих траншей из биноклей.
Могилев отстоял от Барановичей почти на триста километров в глубь российского тыла; снаряды туда, разумеется, не долетали, и за минувшее с немецкого наступления время, пользуясь покоем и тишиной, старый провинциальный городок превратился в настоящий военный лагерь. Императорскую Ставку обороняли отдельный авиационный отряд, отдельная артиллерийская батарея, батарея воздушной артиллерийской обороны, а также разнообразные конные и пешие воинские подразделения.
Для защиты Генерального штаба, расположенного в умозрительном «центре» железнодорожной линии Питер-Одесса, то есть «по середине» главной артерии снабжения всех четырех «германских» фронтов, этих сил было более чем достаточно ибо грозить по большому счету в Могилеве нам могли только шпики, лазутчики да сумасшедшие немецкие пилоты, если бы кто-то из них рискнул дотянуть до середины России на своих фанерных аэропланах.
Для подавления столичных волнений эти силы, конечно, не подходили. К моему счастью, граф Фредерикс оказался настоящим кладезем знаний — пусть не таких судьбоносных, как каиновская энциклопедия, но зато приближенных к «местным» условиям и гораздо более конкретных. Он сообщил мне, что мой реципиент по совету благоверной супруги императрицы Александры сподобился примерно две недели назад прикомандировать к Генеральному штабу генерала Иванова — того самого «старика».
Иванова прикомандировали не голышом, а с полной кавалерийской дивизией — причем не какой-нибудь, а гвардейской, — снятой с фронта и поставленной в Могилеве «для тылового усиления».
Услышав об этом, я чуть не перекрестился. «Как знала, матушка, ей-богу, как будто знала», — думалось мне, ведь вопреки суждениям историков царственная супруга оказалась совсем не глупа. Разумеется, я не знал ее мотивов, однако в данный момент они были не важны. Куда важней оставались факты: свободная кавалерийская дивизия при Штабе могла стать решительной силой против любых восстаний и переворотов. Куда там Думе или Великим Князьям, — задавим!
Впрочем, действовать я собирался последовательно, продуманно и без спешки. Шесть, а вернее, уже пять дней — это, в сущности, уйма времени…
Спрыгнув с подножки, я огляделся. За мной врезался в землю Воейков, неспешно слез Фредерикс, за ним — свиты генерал-майор Граббе, граф свиты Нарышкин, флигель-адъютант Мордвинов, герцог Лейхтенбергский, лейб-хирург Федоров, а также прочие титулованные лица сопровождения, о нахождении которых в поезде я не подозревал. Всех их Фредерикс представил мне (вернее, конечно же, напомнил об их присутствии Николаю Второму) всего тридцать минут назад, когда царя разбудили перед прибытием в Могилев.
Чуть далее, на перроне, красовался в неподвижном молчании Собственный Его Императорского Величества гвардейский конвой, замерший сотнею истуканов в фигуре почетного караула. Меж грозных царских «конвойных» кутались в шубы ряды генералов, и далее — роты «обычных» солдат, отгораживающих территорию со всей этой разношерстной публикой от суеты прочего, не придворного мира. В голубом небе, несмотря на мороз, висели торжественные звуки марша, выдуваемые, должно быть, примерзшими к медным трубам губами. И пар, пар шевелился в воздухе, вырывающийся в морозную чистоту из ртов и носов, из горнов, из печных привокзальных труб и широкого жерла огнедышащей паровозной топки…
Итак, решил я, приступим. Начать, пожалуй, следовало с Алексеева, поскольку Командующий штабом являлся центральной фигурой во всей этой чехарде. Обежав линию генералов взглядом, я выделил его в толпе — по словам Фредрикса, он стоял среди прочих первым. В энциклопедии имелось и фото Алексеева, так что я узнал его без труда. Генерал был светел лицом, немного выше меня ростом (интересно, имелся ли хоть кто-то из генералов ниже царя?) и весь облик его казался необычайно мудрым и благолепным. Отчасти так оно и было, ведь Алексеев являлся не просто военным, а военным «профессором», руководителем Николаевской Военной академии и главным русским военным теоретиком, специалистом современной войны.
