Вот так-то, подумала я.
В дверь постучали.
– Оставьте меня в покое, – проворчала я.
– Это Джулия, милая. Мне нужно взять пряжу.
– Извините, – сказала я, подбежав к двери и открыв ее. – Я думала, что это кто-то другой.
– О боже мой, – сказала она, когда увидела сдутый матрас. – Мы не можем позволить тебе спать на этом. Я скажу Скотту, чтобы он заделал дырку сразу же, как только он вернется домой, – она задумалась на секунду и осмотрела комнату. – Ты переставила полки или мне кажется? Все выгладит таким… опрятным.
– Надеюсь, вы не возражаете, – ответила я. – Я немного выровняла вещи и убралась наверху, чтобы на каждой полке было одинаковое количество предметов каждого цвета.
– Аврора, какая ты милая, – сказала Джулия.
Я смотрела, как она копается в одной из корзин. Наконец она пока нашла то, что искала – моток ярко-красной пряжи и моток белой.
– Я подумала, что могу связать для вас новые носки для Рождественских подарков, – объяснила она. – Твоя мама сказала мне, что все праздничные вещи были на чердаке. Как жалко, что вы потеряли все свои памятные вещи.
Я была так расстроена пропажей Бяки, что даже не подумала о том, что могло сгореть в огне. Рождество в нашей семье было большим праздником. В первую субботу декабря папа и я садились в пикап и ехали на ферму Краснера. Как-то раз мы нашли ну просто идеальную елку. Папа притащил пилу из пикапа, сел возле елки на колени и стал водить пилой, словно скрипач смычком. Однажды лезвие пилы врезалось в кору дерева и застряло. Тогда я взялась за другой конец пилы, и мы ритмично толкали пилу вперед и назад, пока в конце концов дерево не сдалось и не упало на снег, словно женщина в большом зеленом бальном платье упала в обморок. Мы бросили нашу добычу в кузов пикапа вместе с ароматно пахнущим венком для входной двери и поехали домой к маме, которая ждала нас с горячим шоколадом и имбирными печеньками.
Мама вообще была отличной мастерицей, но каждое Рождество она превосходила себя. Каждый год она делала новые украшения. У нас были стайки вязаных птиц, сидевших на палочках корицы и изящных эвкалиптовых листьях венков, каждый аккуратно привязанный красной лентой. В один год она сохранила оставшиеся от съеденных куриц грудные косточки, развесив их на оконном подоконнике, чтобы они высохли. Затем она раскрасила их серебряной краской и приклеила на кончик каждой палочки стеклянные бусины, чтобы потом продеть через них веревку и повесить как гирлянду. Она была моей любимой. Свисая с кончиков елочных веток, косточки с бусинами отражали свет от фонариков и блестели, как маленькие загаданные желания.
В отличие от моей мамы, я была далеко не мастерица. Начать хотя бы с того, что я ненавидела, когда мои пальцы липли от клея. Я также не любила блестки. Но каждый год, когда в школе на уроках труда нам задавали сделать украшения, мама всегда спасала меня. В нашей коробке на чердаке были вырезанные из бумаги снежинки, гигантская сосновая шишка, немного присыпанная зелеными блестками, несколько снеговиков из бутылок от средства для прочистки труб и изогнутая палочка от эскимо с рисунком оленей, которая развалилась на части после пожара.
Джулия смотрела на меня.
– У тебя все хорошо, сладкая? – спросила она. – Кажется, ты витаешь где-то в облаках.
– Извините, – сказала я. – Я просто думала.
Джулия направилась к выходу, но вдруг передумала.
– Я знаю, что это не моего ума дело, – сказала она, – но твоей маме сейчас очень больно. Она плакала все утро. Я думаю, ты можешь ей помочь. Сядь, поговори с ней.
Во мне снова вспыхнула искра раздражения, на этот раз еще ярче.
– Она сказала вам, что думает, что это я подожгла дом? – спросила я.
Было видно, что Джулии стало не по себе.
– Иногда она слишком эмоционально реагирует на происходящее. Она больше так не думает, Аврора. Ты должна понимать, что она была очень расстроена, когда нашла твою зажигалку. Ты же знаешь, как она за все переживает. Хочешь верь, хочешь нет, но это было еще сильнее, когда ты была маленькой. Твоя мама записывала каждый твой чих и отрыжку в свой дневник.
Джулия не преувеличивала. Как-то я нашла этот дневник на полке в спальне. Это была маленькая квадратная книжечка с потрепанной синей обложкой и тоненькой атласной лентой-закладкой, вшитой в корешок. ПЕРВЫЙ ГОД МАЛЫШКИ было выгравировано золотым цветом на обложке.
Несколько первых страниц были наполнены деталями о том дне, в который я родилась, включая маленький пластиковый браслет из роддома с надписью Девочка, Франклин. Там был список имен, над которыми думали родители до того, как Хайди предложила назвать меня Авророй. Затем был длинный список различных этапов, каждый датированный двумя числами. Первое число – мой возраст, а второе число – возраст, в который я должна была это сделать согласно множеству книг про детей, которые она хранила отдельной стопкой возле кровати.
Я не была простым ребенком. Из-за того, что у меня были колики, мама провела много часов над моей кроваткой, думая над тем, что неправильно вошло в один конец меня и вышло в другой. От папы было не очень много помощи – не потому, что ему было все равно, а потому, что его не было рядом. Моя мама осталась одна с капризным ребенком, и не было кого-то, кто мог бы помочь ей. По иронии судьбы, большую часть времени она переживала, сидя в большом дубовом кресле-качалке, которое до сих пор стояло в спальне. Она качалась и переживала, и выливала душу на страницы своего дневника, который нес ее, как состаренная синяя лодка по крутым волнам первого года жизни ее ребенка.
Джулия ушла со своей пряжей.
– Эй, – позвала я ее. – Вы знаете, где сейчас мой папа?
Я хотела спросить его, нет ли вестей из Рок-Хилла.
– Он на работе, милая, – сказала Джулия. – Ушел около часа назад.
Великолепно. И что мне теперь делать, весь день бродить по дому, избегая маму? Вдруг до меня дошло.
– Почему он работает в воскресенье? – спросила я.
Джулия ласково улыбнулась.
– Сегодня понедельник, милая.
– Понедельник? – я посмотрела на часы. Было все еще семь тридцать. Я не заметила, что шнур болтался на столе. Часы были выключены. – Сколько сейчас времени? – спросила я.
Джулия посмотрела на свои часы.
– Половина десятого, – сказала она.
Было уже слишком поздно для моей идеальной посещаемости. Я опоздала в школу.
Глава 11
Больше, чем ухо любит слушать
По пути в школу я почти не разговаривала с мамой. Когда я спросила ее, почему она, как обычно в будни, не разбудила меня в 6:45, она сказала, что подумала, что я не захочу идти в школу из-за сложившихся обстоятельств.
– Из-за сложившихся обстоятельств, ты подумала неверно, – ответила я, быстро стукнув три раза кончик своего носа. – Если ты забыла – хотя теперь понятно, что забыла, – то у меня идеальная посещаемость. По крайней мере, была. А теперь благодаря тебе у меня будет стоять большая жирная буква «Н». Стук, стук, стук.
