– У вас чуткие руки. Руки, привыкшие творить чудеса.
Михле промычала в ответ что-то неразборчивое.
– Вы вьюжная и зверословка. Два умения из четырёх. Сложно было научиться?
– Любое колдовство требует сил. – Михле решила не лукавить. Ей хотелось говорить так же складно и уверенно, как царевич, поэтому она не замолчала, закончив фразу на неловкой ноте. – Я всегда умела понемногу того и другого. Но совмещать сложнее.
– Есть ли кто-то, совмещающий больше двух умений?
Михле напугала жадность, вдруг прокравшаяся в тон Ружана.
– О таких я мало знаю, – осторожно ответила она. – Слышала лишь сказки…
Ружан запрокинул голову, глядя на Михле снизу вверх.
– Сказки? О, я бы послушал от вас стрейвинскую сказку. Они расслабляют.
– Быть может, в другой раз…
– Отчего ждать другого раза? Расскажите мне сейчас, Михле. Я требую.
– Это о Серебряном лесе, – ответила Михле, поколебавшись. – Старая сказка, но некоторые чудаки уверяют, что не сказка вовсе, а так всё и было. Жила на свете колдунья, укротившая разом все четыре умения. Она была сразу и вьюжной, и штормовой, и огненной, и зверословкой. Вокруг неё собиралась толпа восторженных последователей, но она принимала на обучение только способных юных девушек. Другим колдунам это не понравилось, и они объявили охоту на колдунью. Но ей показалось, что и четырёх умений мало. И она вскрыла нарыв, зреющий много столетий, – начала колдовать на крови и костях.
Ружан развернулся, всколыхнув воду в купели.
– В самом деле? На крови и костях? Человеческих?
– В конце концов и на них тоже. И когда колдуны собрались изгнать ведьму, она укрыла своих учениц в лесу, а сама стала сопротивляться. Завязался бой, и колдунья погибла. Из её костей выросли серебряные деревья, из крови выросли волшебные яблоки, а ученицы превратились в девоптиц.
Ружан приоткрыл рот, жадно вслушиваясь в каждое её слово.
– Стало быть, колдовство превратило людей в нечто большее? Те девушки перестали быть людьми.
– Это сказка, Ружан Радимович, – мягко напомнила Михле. – Не стоит верить в каждое её слово.
– Я готов поверить в то, во что верят в Стрейвине. Во что верите вы.
Михле опустила глаза, сделав вид, что увлечена расчёсыванием кончиков Ружановых кудрей.
– Отчего колдовство на крови запрещено? – продолжил спрашивать царевич.
– Это зло.
Ружан рассмеялся лающим невесёлым смехом.
– Будто бы ваше дозволенное колдовство – чистое добро. Добро ли срывать ветром кожу с человеческих лиц, Михле? Добро ли – морозить их до смерти?
Его голос опустился до сиплого свистящего шёпота, в серых глазах загорелся страшный огонь. Ружан приподнялся, его волосы выскользнули из пальцев Михле и облепили мокрую шею. Вода в купели плескалась на уровне его груди, а на теле ниже ключиц стали видны небольшие алые пятна с тёмными краями. Листья целебных трав налипли на кожу.
– Отвечайте. Добро?
Михле невольно сделала шаг назад, не в силах отвести взгляд от царевича, который в один миг из расслабленного и мягко улыбающегося стал разъярённым, словно гончий пёс. Мышцы на руках напряглись, будто Ружан приготовился кинуться на кого-то.
– Н-нет. То, о чём вы говорите, тоже зло.
Ответ будто бы успокоил Ружана. Он вновь с тихим плеском погрузился в купель.
– Зло. Как и любое колдовство. Слышите? Любое.
– И моё тоже?
Ружан снова тихо рассмеялся:
– Даже самая безобидная вещь однажды может обжечь руки. Пока просто запомните, но скоро сами во всём убедитесь.
– Звучит угрожающе. Особенно из ваших уст.
– Вам нечего бояться, – поспешил успокоить её Ружан. – Пока вы со мной, вам ничего не грозит, Михле.
Он потянулся к ней, но она отстранилась.
– Что станет с человеком, если сотворить колдовство на его крови? – спросил Ружан.
– Я точно не знаю… Колдовать на крови запрещено, и вряд ли вы найдёте кого-то знакомого с этим… Хотя вы, конечно, найдёте, вы же царевич. – Михле смутилась. Говорить с Ружаном о запрещённом колдовстве было страшно, но ещё отчего-то – захватывающе. Для чего Ружан привёл её во дворец? Уж не вызнать ли тайны Стрейвина? Но она – лишь бродячая колдунья с монетой в сапоге, которая давно не видела родного дома. Выходит, Рагдай мог выследить её не случайно: неужто кто-то проговорился, из-за чего Михле была вынуждена бежать из дома? Но кто? О том случае знали только в безымянной стрейвинской деревушке, затерянной среди болот.
– Найду, если захочу. Но сперва хотел бы услышать что-то от вас. Но коли вам неизвестно – что же, нет смысла настаивать. Всё равно я рад поговорить с вами.
– Вы даже не пытаетесь прикрыть свою лесть. Отвечу лишь то, что знаю. – Михле сглотнула, говорить об этом было трудно. Она действительно знала о колдовстве на крови – не понаслышке, знала куда больше, чем могла бы сказать Ружану. Но молчать тоже было опасно. Что, если он правда неспроста пригласил в советницы именно её, а не любую другую стрейвинку? Тогда ложь станет слишком очевидной.
– Колдовство на крови черно и страшно, – медленно проговорила Михле, тщательно подбирая слова, – но, как у каждого колдовства, у него есть множество граней. Костяным колдовством можно проклясть, наслать болезнь или безумие. Если кто-то возьмёт у вас кровь, то сможет сделать почти что угодно с вами или вашей роднёй.
– Даже с роднёй?
– Да. С вашими братьями, например. Или с отцом. Когда он был жив, разумеется.
Михле резко замолчала. Ей захотелось убежать – от царевича с его странными вопросами и от своей собственной глупости. Кто тянул её за язык? Что теперь он о ней подумает? Что она замышляет дурное против царской семьи? Не ворвутся ли прямо сейчас дружинники, не утащат ли её в острог?
Ружан высунул руки до плеч из купели и положил голову на сгиб локтя. Его лицо стало внимательным и настороженным, с губ слетела даже тень усмешки.
– Продолжайте. Почему вы запнулись?
Михле отвела взгляд:
– Я… Мне страшно говорить об этом с вами.
– Потому что колдовство в Аларии под запретом?
– Потому что вы… ненавидите колдунов.
Ружан протянул влажную руку, но Михле отошла дальше.
– Я ненавижу тех, кто с нами воевал. Кто погубил моих людей. Но вы ведь никого не погубили. Напротив, можете помочь.
– И вы не боитесь, что сбудутся слова о погибели Аларии?
– О, – Ружан слегка улыбнулся и вновь положил руку на борт купели, – тут всё проще. В последнее время я пытаюсь себя убедить, что не верю в это. Что делает вымысел правдой? Лишь вера, Михле. Одна лишь вера.
