Вышколенная коняга сделала несколько шагов вперед, на сено. Всадник нас не боялся.
– Вас два и два? – Голос был громким и отчетливым. – Не немцы? Общий язык разумеете?
Как говорил дедушка, интересно девки пляшут. Немцы – наверняка в устаревшем смысле, а не то, что сразу приходит в голову. На местных-то, надеюсь, фашисты в сорок первом не нападали.
– Общий язык, слыхали? – прошептала Тома. – Тоже русский, как у нас. Мы в древней России?
– Тогда уж в Руси, – поправил я. – Или в Гардарике. Или в Орде. Или в какой-нибудь Гиперборее. Я читал много теорий…
– А два и два – это как?
– Думаю, он говорит про взрослых и детей, – ответил Томе Малик. – Двое нас с Шуриком, и вы, тоже двое.
Пышущая гневом Немезида в Томином обличье прошипела, испепеляя взглядом:
– Я не ребенок!
Мнение пятнадцатилетней девочки интересовало Малика как хомяка телереклама отбеливателя. Он провозгласил в сторону леса:
– Разумеем. Да, нас два и два, один взрослый сильно ранен, нужна помощь. Мы с Земли. Россия. Двадцать первый век.
Его слова еще грохотали над долиной, когда снизу послышалось тихое:
– Ты хоть и кацюк, но совершенно не умеешь делать гешефт.
– Что? – не сообразил Малик.
– Кто? – одновременно переспросил я.
– Говорю: ума палата, только ключик потерялся. Твое дело узнавать, а не сообщать, информация – главная ценность. А то и жизнь. – Затем Шурик соизволил ответить мне: – Кацюк – от «кацо», так иногда товарищей «кавказской национальности» называем. Негатив в этом определении можете искать с тем же успехом, как пульс на мумии.
– Имена и прозвища! – потребовал всадник.
– Говорить? – тихо осведомился Малик.
– Можно. Только не паспортными данными, никаких фамилий, явок, паролей. Как-то помягше. Сыграй им наши ники как вкусный борщ.
– Я – Малик, – представился Абдул-Малик. – Раненый – Шурик. А это, – его испачканное кровью узкое лицо мотнулось назад, в нашу с Томой сторону, – Чапа и Тома. А вы кто?
Ответа не последовало. Вместо него раздалась команда:
– Чапа и Тома, подойдите.
Машинально начав движение вперед, мы врезались в чугунный шлагбаум приподнятой руки Малика.
– Сначала назовитесь, – непререкаемо объявил он всаднику.
Тот проигнорировал:
– Чапа и Тома, вы слышали?
Знаете, как работает паровоз? Раскочегаренный котел закипает, его распирает изнутри, и высвобожденная мощь толкает всю махину вперед… Я не дал нашему единственному защитнику вспылить, мой выкрик успел предотвратить непоправимое:
– Не пойдем, пока не назоветесь и не скажете, что собираетесь с нами сделать.
Мои слова, как ни странно, подействовали.
– Я – царевич Гордей Евпраксин. Вы – долгожданные гости. Я обеспечу достойные трапезу, наряд и защиту в пути. В башне ждет торжественный прием. – Продолжение последовало совсем нормальным тоном, по-свойски: – Не бойтесь, идите сюда. Не представляете, как мы вам рады.
– Ух ты, царевич! – У Томы засияли глаза.
Впрочем, для принца на белом коне, который живет в грезах каждой девчонки, этот наследник престола был староват, неказист, да и конь не вышел ни цветом, ни ростом.
– Идти? – шепнул я.
– А что остается? Условие он выполнил.
Малик был логически прав, но копейщики на заднем фоне не излучали радость гостеприимства. Что-то в происходившем было не то, хотя опасность больше не ощущалась.
– Идите. – Малик подтолкнул нас в спины. – Я прикрою.
Мы двинулись к всаднику – шаг за шагом, стараясь не упасть на проминавшейся тверди, иногда помогая друг дружке. Малик закрыл собой Шурика, но стойка показывала: в любой миг он готов прыгнуть вперед и драться за любого из нас до последнего вздоха.
Из леса вышли еще три копейщика – плюсом к пяти присутствующим. Когда наши стопы коснулись нормальной почвы, они построились в ряд, уперев копья в землю, и чуточку присели. Странный, но вполне понятный жест почтения. Вроде микро-реверанса.
– Алехвала! – гаркнули сразу восемь глоток.
Вот она какая, «Калевала» с ударением на последнем слоге.
Царевич спрыгнул с коня, голова в шлеме чуть склонилась в приветствии. Комплекцией он мог посоперничать с Маликом. На вид – лет тридцати-сорока, не очень разбираюсь в возрасте взрослых. Темная бородка. Острый взгляд светлых глаз. Мягкие сапоги в обтяжку. Прикрытые пластинами голые ноги торчали из-под кожаной юбки, обшитой прямоугольниками грязно-зеленого металла. Выше – тоже металл и кожа. Шлем оторочен мехом, сзади украшен пушистым хвостом вроде волчьего. На перевязи – меч, на поясе – вычурный длинный нож, за плечом – небольшой щит. Такой вот царевич, помесь древнего грека с Чингисханом. Даже с учетом его приветственного поклона мы с Томой едва достали бы ему до стальной груди.
– Что они сказали? – спросил я Гордея.
– Не знаешь? – Удивление граничило с недоверием. – Впрочем, да, вы же там многого не знаете.
Торжественная часть закончилась, строй копейщиков распался.
– Это вам.
По знаку Гордея нам подали халаты в чередующихся нежно розовых и фиолетовых полосах. Раскраску легко было принять за клоунскую, если бы горло царевича не спасал от натирания латами воротник в таких же цветах.
– Одежда должна соответствовать и указывать, – типа что-то объяснил нам царевич.
– Чему соответствовать? – с радостью что-то навоображала себе Тома.
– Куда указывать? – одновременно насторожился я.
– Не куда, а на что. На то, что вы теперь со мной.
Ткань халатов не шла ни в какое сравнение с предыдущей колючей дерюгой. Нас церемонно облачили в них двенадцать рук. Общими стараниями пояски были бережно завязаны, наши ноги вставлены в мягкие тапочки без задников, вроде восточных чувяк. Думаю, нам принесли тапки, а не сапоги, потому что не знали размеров ног. Если так пойдет дальше, то и сапогами обеспечат, и…
Уф, фантазия разыгралась не хуже чем у Томы. А почему, собственно, нет?
Закончив с нами, безлицые воины склоненно отступили под деревья. Подумалось: не издеваются ли? Может, мы вправду в придуманном мире, где сбываются мечты?
Воспоминание о собаках развеяло бредовые мысли. Я вскинул взгляд на Гордея, этакий взгляд равного. Вот что с нами одежда делает.
– Теперь, наверное, пора заняться нашими друзьями?
Добродушно улыбнувшись, он успокаивающе проговорил:
– Не волнуйтесь, с ними все будет хорошо. Их убьют быстро.
Глава 5
На веревочных поясах «ку-клукс-клановцев» висели не световые мечи. Даже не обычные. Даже не мечи. Это были дубины: корявые, плохо выструганные, массивные. У двоих – топоры. С другой стороны пояса у каждого болтался нож, тоже не ахти какой выделки. За плечами – мешки с тесьмами, похоже на рюкзаки. Сейчас мешки лежали полувыпотрошенными около костра с булькающим котлом. Запах съестного одурял.
