– Погоди, Костя, пусть лучше Михаил Евгеньевич расскажет, у него лучше получится, да и тебе второй раз не напрягаться.
Зимин покосился недовольно, но отложил ручку и начал рассказывать, видимо, понимая, что Радецкий все равно не отстанет.
В разгар скандала с продажей военных самолетов Константина Корнилова действительно не было в городе и проведывал он своих родителей нечасто. О том, что отец оказался втянут в не очень законную авантюру, из которой ему удалось выпутаться без особых потерь, но и без всяческого профита, он узнал, когда вся история была уже позади и родители на время уехали из города, отправившись погостить к родственникам под Белгород, откуда старший Корнилов был родом.
Константин отнесся к рассказу отца равнодушно. По его мнению, тот совершил глупость, за которую и был наказан самой жизнью и жадными подельниками. Имена этих самых подельников он никогда не спрашивал, о существовании где-то так и не поделенных денег не знал. Имя Ираиды Нежинской ни о чем ему не говорило, и в больнице ни с какими незнакомыми старушками он не встречался. О том, что здесь кого-то убили, он слышал, но особого интереса к сплетням не проявил, поскольку был уверен, что его это не касается.
В день, предшествующий убийству, то есть именно тогда, когда вернувшаяся из буфета Ираида Нежинская была сильно взволнована встречей с неизвестным человеком, про которого сказала своей приятельнице «надо попросить Юлю его привести», Корнилов на первый этаж не спускался и вообще из палаты не выходил. Из-за смены атмосферного давления он особенно плохо себя чувствовал и из-за сильнейшего головокружения не мог встать с кровати.
Этот факт Радецкому тут же подтвердили лечащий врач и медсестры, работавшие в отделении в тот день. Другими словами, Корнилов не врал, и Ираида Нежинская никак не могла его видеть. Ни с кем по фамилии Ветюков Корень тоже знаком не был. Вот и все, что удалось узнать у художника.
– Ладно, все понятно, – сказал Радецкий, когда Зимин перестал говорить, а Корнилов кивать в такт его словам, мол, все правильно. – На колу мочало, начинай сначала. Михаил Евгеньевич, я помню свое обещание поискать в больнице пациента Ветюкова. У меня в девять тридцать оперативка, дам задание заведующим отделениями. А пока пойду, если вы не против. Я иногда еще и работаю.
Перед тем как уйти, он зачем-то посмотрел в окно. Там, среди засыпанных снегом кустов, мелькала хрупкая фигурка в серой шубке, идущая по дорожке, аккуратно переступая ногами в изящных ботинках. Не к месту он вспомнил ракурс, в котором любовался этими ногами прошедшей ночью, и вздрогнул от реакции, которая была сейчас совсем не ко времени и не к месту.
Так, надо срочно подумать о чем-то другом. Например, о том, что владелица этих самых ног уже закончила разговор со своей домработницей и идет обратно. Наверное, ей будет неловко самой объяснять секретарше, что в комнате отдыха за его кабинетом сидит именно ее собака.
– Я пойду, – повторил он зачем-то.
– Да идите, я вас не держу, – с недоумением сказал Зимин. – За помощь в работе со списками пациентов спасибо. Я тут закончу и к вам зайду.
Часы показывали 8:40, а он еще в реанимации не был. Нельзя нарушать традиции, даже если один день ничего и не меняет. Заглянув в реанимацию и выслушав отчет заведующего, он вернулся в кабинет, собираясь, как всегда, перед первой встречей выпить кофе. Сегодня вместе с Владой. Однако она еще не вернулась, видимо, заглянув куда-то еще. Скорее всего, в гибридную операционную. В части контроля, пожалуй, она была Радецкому ровней.
Махнув рукой на кофе, который без нее было пить невкусно, он постоял минут десять, бездумно глядя в окно, в девять часов переговорил с приехавшим на встречу представителем фирмы-подрядчика, собирающейся принять участие в конкурсе на ремонт одного из отделений, и начал готовиться к планерке.
Постепенно кабинет наполнялся людьми, поэтому он предупредил секретаршу, что, когда появится Владислава Громова, ее нужно проводить в комнату отдыха, имевшую второй вход прямо из коридора, обычно запертый, вернулся за свой стол и начал приветствовать коллег, рассаживающихся по своим местам.
Ближайший час все его мысли были заняты только рабочими процессами, поскольку концентрироваться на важном и не отвлекаться на постороннее Радецкий умел, как никто другой. За все шестьдесят минут он ни разу не вспомнил о Владе, которой полагалось сидеть за стеной вместе со своей собакой. Оба вели себя тихо, замечательное качество, хоть для женщин, хоть для собак.
Когда планерка закончилась и даже задержавшиеся по частным вопросам коллеги покинули кабинет, он поспешил выпустить Владу и собаку из пусть добровольного, но все-таки заточения. Однако там был только Беня, нагло спавший в кожаном кресле и приподнявший голову при появлении Радецкого.
– И куда ушла твоя хозяйка? – спросил он собаку, которая тут же перевернулась на спину, подставляя гладкое розовое пузико, чтобы его погладили. – Проверять, как бетон заливают? Так вроде не женское это дело.
Беня сопел, активно виляя обрубком хвоста.
– Ладно, жди дальше, – велел Радецкий, – будешь хорошо себя вести, придумаю тебе какую-нибудь столовскую котлету.
Закрыв дверь, чтобы пес не вздумал сбежать, отвечай за него потом, он вышел в приемную, где уже толпились работники бухгалтерии, ибо следующей в графике значилась финансовая планерка.
– Владислава Игоревна сказала, куда пошла? – спросил он у Анечки.
– Владислава Игоревна? – удивилась та. – А, да. Вы меня предупреждали, что я должна ее провести в комнату отдыха, но она не приходила.
Радецкий почувствовал, как камнем рухнуло куда-то вниз сердце. Тревога, от которой он так легкомысленно отмахнулся, вернулась, став более острой, тянущей.
– Как не приходила? – спросил он, понимая, что секретарша не может этого знать. – Я своими глазами в окно видел, как она шла ко входу, и было это полтора часа назад.
– Ну, значит, зашла куда-то, – равнодушно пожала плечами Анечка. – К Олегу Павловичу, например, или в контрактный отдел, или в гибридную операционную. Или вообще уехала.
Вообще-то секретарша была совершенно права. Его кабинет был не единственным местом, где могла находиться Влада, у которой в больнице имелись и свои дела. Да и про ежедневную планерку он ей говорил, могла решить не мешать. И уехать тоже могла. Вызвать такси и уехать. Решить забрать своего пса позже, вернувшись за ним уже на собственной машине. Достав телефон, Радецкий быстро набрал ее номер. Длинные гудки были ему ответом. Машинально он насчитал семь таких гудков, после которых механический голос сообщил, что абонент не отвечает.
Радецкий набрал номер еще раз, и еще, и еще. Видимо, его лицо отражало всю гамму испытываемых чувств, потому что окружающие смотрели на него как-то странно. Впрочем, что думают о нем подчиненные, Радецкого сейчас волновало еще меньше, чем всегда. Самым главным сейчас был тот неоспоримый факт, что Владислава Громова пропала.
Дурак, идиот, как опрометчиво он был уверен в том, что в его больнице ей ничто не угрожает. Никогда до этого момента он не был знаком с паникой. Внезапно вспомнилось, как осуждающе он смотрел на раздавленного ею Королева, с превосходством считая, что сам не способен проявить слабость. Чушь. Ерунда. Не стыдно бояться за того, кто тебе действительно дорог.
