Сейчас она настойчиво пробивалась через ворох дел, требуя узнать про Елену Михайловну Валуеву побольше. Почему? Зачем? Если бы он знал. Отложив в сторону папку с неподписанными документами, Радецкий полез в социальные сети. Его аккаунты были закрытыми и предназначались только для друзей, да и вообще он там практически никогда ничего не писал, используя возможность лишь бродить по мировой паутине, читая паблики, которые были ему интересны, и общаясь с иногородними знакомыми и коллегами. Публичности он не терпел.
Однако Валуева его житейских правил, к счастью, не разделяла. Радецкий довольно быстро нашел ее аккаунты и погрузился в чтение, сам не зная, что именно собирается найти. Информация, которой она делилась, была крайне однообразной – пропущенные через фильтры фотографии, на которых Елена Михайловна улыбалась в разных позах, в том числе весьма пикантных, пикники на природе, вечеринки с друзьями и другие «элементы красивой жизни».
Смотреть на все это было неинтересно, но Радецкий упорно продолжал листать ленту, удивляясь собственному упорству. Пост, заставивший его замереть, датировался 25 июня 2016 года и был, в отличие от всех других, ностальгическим. В день общегородского выпускного Елена Михайловна выложила общую фотографию своего класса, выпустившегося из Аксеновской средней школы в 2004 году, где ее портрет, и без этого довольно узнаваемый, был обведен красным кружком. «Елена Сурикова», – гласила подпись.
Михаилом Суриковым звали офицера, добивавшегося справедливости в деле о продаже истребителей с военной базы в Аксеново и погибшего под колесами неизвестного автомобиля в 2000 году. И, судя по всему, Елена Михайловна Валуева, окончившая среднюю школу четыре года спустя, приходилась ему дочерью. И что из этого следовало?
Могла она, будучи тринадцатилетним ребенком, оказаться настолько в курсе расследования, которое вел ее отец, чтобы знать о существовании Андрея и Ираиды Нежинских? Могла ли случайно опознать в пациентке соседнего отделения Ираиду Сергеевну и спустя двадцать два года решить отомстить? Хватило бы у нее духу хладнокровно задушить старую женщину подушкой? По здравом размышлении, на все эти вопросы Радецкий мог ответить положительно. Но обвинять на их основании свою коллегу в убийстве было нельзя.
Немного подумав, он отправился в кардиохирургию, надеясь, что персонал еще не ушел домой. Ему повезло, потому что и Петранцов, и Теплицкий, и, главное, Петровская оказались на месте.
– Владимир Николаевич? – с некоторым удивлением в голосе, но при этом с ласковой улыбкой сказала Мария Степановна. – Что это вы к нам? Что-то еще случилось, на пустой лес?
Это была ее любимая, фирменная присказка. «На пустой лес» означало «не дай бог», но Петровская не любила поминать бога всуе, поэтому обходилась таким вот эвфемизмом, происхождения которого и сама не знала. Так говорила ее бабушка, вот и все.
– Нет, ничего нового, – Радецкий тоже улыбнулся, широко, открыто, как улыбался только ей. – Сильно вас сегодня следователь мучил?
– Нет, как тут вообще использовать слово «мучил», – вздохнул Петранцов. – Они пытаются установить правду, и обижаться на неудобства в такой ситуации глупо. Операции они нам не срывают, это главное. А во всем остальном… Конечно, людям неприятно, что их подозревают как минимум в подлости. Я, честно сказать, просто в шоке, но придется терпеть.
Теплицкий кивнул, что согласен. Радецкий вдохнул поглубже, как всегда перед неизбежным.
– Я сейчас спрошу одну вещь, которая покажется вам странной. И объяснять, почему я спрашиваю, не буду, зато попрошу вас никому не рассказывать о нашем разговоре. Хорошо?
Петранцов и Теплицкий переглянулись. Мария Степановна посмотрела на него внимательно, а потом уверенно кивнула.
– Хорошо, Владимир Николаевич. Разумеется, мы так и сделаем.
С этой женщиной можно было ходить в разведку. Всегда она стояла на расстоянии вытянутой руки от него, хоть в операционной, хоть вне ее. Радецкий снова благодарно улыбнулся ей.
– Скажите, в тот день, когда все случилось, вы видели в отделении Валуеву?
Все трое оторопело смотрели на Радецкого, не понимая.
– Какую Валуеву? Нашу? Лену?
– Елену Михайловну из хирургии, – терпеливо объяснил он. – Утром в прошлый четверг она появлялась здесь?
– А что ей тут делать? – искренне удивился Петранцов. – У нее больные двумя этажами ниже.
– Может, искала кого-нибудь или с кем-то разговаривала.
– Нет, я ее не видел, – заведующий кардиохирургией покачал головой. – Правда, я к вам на оперативку уходил, так что за все время сказать не могу.
– Я тоже ее не видел, – покачал головой Теплицкий. – Понимаю, что, раз вы спрашиваете, у этого есть какие-то основания, но нет.
– Я ее видела, – подала голос Мария Степановна. – Я совершенно не придала этому значения и даже не вспомнила бы, если бы вы сейчас не спросили, но она тут была. Да, именно утром в четверг.
– Во сколько? – Не имело смысла спрашивать, уверена ли она. Петровская никогда не говорила того, в чем была не уверена.
– Я пришла на работу в половине девятого, как всегда. Валуеву заметила, когда заходила в свой кабинет, практически боковым зрением. Она шла по коридору. Я и обратила на нее внимание только потому, что стук каблуков услышала.
Да, каблуки, точно. Что же это получается, дочь Михаила Сурикова была здесь, на пятом этаже, как раз в то время, когда посуду после завтрака уже забрали, а назначения выполнять еще не начали. Другими словами, именно тогда, когда могли убить Нежинскую. Правда, времени на убийство у нее было совсем немного. Пара минут, не больше. Но это при условии, что тарелку из-под каши и чашку из-под кофе с молоком у старушки не забрали раньше. Кстати, он совсем забыл выяснить, как уехавшая в Москву более двадцати лет назад Нежинская, вернувшись в их город и попав в больницу, очутилась в одноместной палате.
Этот вопрос он задал Петранцову. Тот изумленно смотрел на начальника, словно тот прямо на глазах повредился разумом.
– Вы что, Владимир Николаевич, не помните? Это же было ваше распоряжение, – ответил заведующий отделением.
– Что значит мое? – не понял Радецкий. – Я про эту пациентку впервые в жизни услышал, когда ее уже не было в живых.
– Да как же. Позвонили из приемного отделения, сказали, что им по «скорой» поступила пациентка, которую вы просили положить в одноместную палату и обеспечить максимальный комфорт.
– Не все в порядке в королевстве датском, – пробормотал Радецкий со вздохом, – и как часто, я стесняюсь спросить, вам из приемного отделения передают такие мои просьбы?
– Нечасто, но бывает. Владимир Николаевич, ну, мы же все понимаем про общие палаты и желание некоторых лежать отдельно, причем не через отдел платных услуг.
– Мы все понимаем, – согласился Радецкий, чувствуя, что, кажется, звереет, – но обычно в таких случаях я сам вам звоню, Максим Сергеевич. Нет?
