– Человеческая подлость вообще плохо укладывается в сознании. Я по роду своей службы сталкиваюсь с ней каждый день на протяжении многих лет и никак не могу привыкнуть. Даже цинизм, который поневоле натягиваешь как панцирь, мало помогает.
– Всегда считал, что цинизм прирастает панцирем только к врачам. Просто не думал, что, к примеру, следователям такая вторая шкура тоже не помешает. Ладно, оставим философствование тем, у кого много свободного времени. Я правильно понимаю, что завтра снова увижу в больнице вас и ваших коллег?
– Конечно, увидите. – Зимин вздохнул. – В свете открывшихся обстоятельств вы теперь будете видеть нас постоянно. Владимир Николаевич, пожалуйста, подумайте до утра, что такого важного могла знать Кондратьева. Кому она могла помешать за те полтора месяца, что работала в больнице? Что именно она могла увидеть или услышать?
– Я могу думать над этим до морковкина заговенья, – Радецкий засмеялся. Получилось плохо: скрипуче, натужно. – И ничего не придумаю. У меня довольно много обязанностей, поэтому я не могу знать, что видят и слышат медсестры одного из отделений. Думаю, что в этом плане гораздо больше пользы будет от Марии Степановны Петровской, старшей сестры кардиохирургии. Она удивительно умная, наблюдательная и выдержанная женщина.
– Разумеется, мы с ней уже поговорили и еще пообщаемся, – согласился Зимин. – И все же, Владимир Николаевич, вы капитан, с вашего мостика обзор прекрасный, поэтому проанализируйте все. Возможно, ваши наблюдения, даже самые неожиданные, окажутся полезными.
Заверив, что сделает все от него зависящее, Радецкий распрощался со следователем и отключился. Фасолька уже жалась к его ногам, словно спрашивая, когда они наконец вернутся домой, в тепло и к еде.
– Замерзла? Пошли домой, – сказал он так ласково, как разговаривал только со своей собакой. – Будем думать, что происходит и как с этим жить.
Мысль, что языки пламени, зарево от которого разбудило его в четыре утра, сжирали тело Юлии Кондратьевой, не выходила из головы, несмотря на то что эту девушку Радецкий видел-то всего пару раз в жизни. Один раз ему представили ее, когда она вышла на работу, а он пришел в отделение с привычным утренним обходом. Второй – пару недель спустя, когда на таком же обходе он спросил, как прошла ночь, и дежурившая тогда Кондратьева отчиталась – буднично, спокойно и очень толково. Вроде бы они еще несколько раз сталкивались то на входе в больницу, то в коридоре. Об этих случайных встречах он помнил только потому, что у него была хорошая зрительная память и он запоминал лица.
Вернувшись в дом, Радецкий насыпал собаке сухой корм, разделся, кинув рубашку в корзину для белья и аккуратно убрав в шкаф брюки и тонкий кашемировый джемпер, натянул спортивный костюм и прошел на кухню, чтобы разогреть себе еду. После отъезда жены вопрос с бытом решался просто. Три раза в неделю приходила домработница Валентина Ивановна, живущая здесь же, в поселке: делала уборку, стирала белье, покупала продукты по отправленному Радецким заранее списку и готовила еду. Сегодня в меню ужина значилась цветная капуста и треска на пару́. Все это Радецкий истово ненавидел, но с того момента, как признал, что поддержание нормальной формы и веса – вопрос жестких ограничений и насилия над собой, ел безропотно.
Жареная картошка и макароны остались в прошлом, так же как и любые формы сладостей. И если с потерей жареной картошки он еще мог смириться, то отказ от тортов и мороженого переносил с трудом, потому что всегда любил и продолжал любить сладкое. Щелкнула микроволновка, докладывая, что ужин разогрелся. По кухне поплыл запах цветной капусты.
Усевшись за стол, Радецкий стал без всякого удовольствия поглощать свой ужин, словно кидая уголь в топку. От идеи выпить хотя бы немного виски пришлось отказаться, поскольку ему следовало подумать, а для этого голова должна была оставаться ясной. Да и день этот, странный донельзя, все еще не кончился, так что от него вполне можно было ждать еще какой-нибудь подлянки, требующей немедленного реагирования.
Впрочем, вечер прошел спокойно. Поев, Радецкий разжег камин, уселся на диване напротив, натянул на голову наушники и включил музыку. Звучащий в ушах джаз одновременно успокаивал, умиротворял и настраивал мозг на ясность. Взяв лист бумаги, Радецкий принялся рисовать на нем квадраты и круги, систематизируя имеющуюся у него в голове информацию.
Квадраты были причиной, круги следствием, он пытался выстроить их в четкую схему, чтобы увидеть взаимосвязи, заставившую пазл сложиться именно так, а не иначе. Иногда фактуры не хватало, поэтому круги и квадраты оставались пустыми, а над ведущими к ним стрелками он четко формулировал вопрос, на который не было ответа. Хотелось бы верить, что пока.
Если исходить из того, что основной жертвой стала Юля Кондратьева, а старушку убили из-за того, что девушка с ней была излишне откровенна, то что такого могла натворить простая медсестра? Из фактов имелся лишь роман с Сергеем Королевым, но даже если предположить, что за адюльтер убивают, то душить пациентку, которая о нем узнала, совсем уж странно. Конечно, Юлия могла узнать, что беременна, требовать, чтобы любовник ушел из семьи, а несчастная Нежинская оказалась носителем этой страшной тайны. Но тогда получалось, что хладнокровным убийцей был именно Королев.
Радецкий представил своего заведующего хирургией и засмеялся, хотя ничего забавного в ситуации, разумеется, не было. В убийцы Сергей Александрович не годился категорически. Впрочем, смех смехом, но над одной из стрелок он все же записал вопрос о беременности Кондратьевой. Руководителя областной судмедэкспертизы, располагавшейся в соседнем с больницей здании, Радецкий знал, а потому был уверен, что ответ на свой вопрос получит сразу после вскрытия.
Если любовная линия ни при чем, тогда Юлия могла прознать что-то нелицеприятное о ком-то из сотрудников больницы и была убита за это. С учетом, что работала она всего полтора месяца, что могло произойти? Неудачная операция, когда сотрудники отделения скрыли, что что-то пошло не так? Нет, никаких ЧП в кардиохирургии в последнее время не происходило. И в хирургии, если допустить, что Кондратьева и Королев во время дежурств встречались там, тоже.
Что еще изменилось в больнице буквально в последние дни? Кроме начала монтажа гибридной операционной, пожалуй, ничего. И что? Юлию Кондратьеву убила и сожгла Владислава Громова? Версия была такой бредовой, что Радецкий перечеркнул соответствующий квадратик. Черта получилась жирной, толстой, нарисованной с нажимом, чуть не порвавшим бумагу. И все же как версия пусть остается.
У кого в отделении еще могли быть какие-то тайны, случайной обладательницей которых могла стать Кондратьева? Или Нежинская? Тут на листе бумаги появился еще один большой вопросительный знак. В конце концов, сунуть свой нос куда-то не туда могла как раз любопытная и сильно скучающая старушка, а уже потом поделиться своими наблюдениями с Юлей, не зная, что тем самым обрекает ту на гибель. Радецкий сделал пометку обстоятельно поговорить по душам с Петровской. Та знала многое, если не все. Просто никогда не разводила сплетен.
