Примечательно, что сторонники реформ Петр Валуев и Дмитрий Милютин никак не могли сойтись, хотя их совместные действия явно послужили бы на благо большому делу. Во вторую годовщину своего назначения Валуев записал в дневник: «…в жизни общественной тяжело и тревожно, и даже как бы неловко. Мне хочется бежать людей. Я чувствую, что правительственное дело идет обычной колеею, идет под знаменем идей, утративших значение и силу, идет не к лучшему, а к кризису, которого исход известен. Но я сам часть этого правительства. На меня ложится доля нравственной ответственности. Я принимаю на себя ношу солидарности с людьми, коих мнения не разделяю, коих пути – не мои пути, коих цели – не мои цели. Для чего же я с ними? Озираюсь, думаю, соображаю и остаюсь, потому что нет явного признака, чтобы время к уходу наступило, а напротив того, есть явные указания на то, что я еще должен оставаться». Он надеялся до декабря.
Упорный Валуев добился-таки второй постановки вопроса в декабре. К его величайшему разочарованию Александр Николаевич удивленно поднял брови и сказал, что тут нет предмета для обсуждения, ибо эту мысль он отвергнул с самого начала.
Венценосный реформатор запамятовал детали, но в главном был прав. К тому же время, прошедшее с апреля по декабрь, показало прежде всего и более всего важность твердой власти, всеми признанной и о всех пекущейся.
Раздосадованный сверх меры министр в один из высочайших докладов просил об отставке, но император, мгновенно став воплощением изысканной любезности, запретил о том даже думать. Приходилось набраться терпения.
Из дневника Петра Александровича видно, как часто он бывал огорчен и раздражен заседаниями в правительственных учреждениях. «Почти никто не имеет точных понятий о том, что он обсуживает, чего хочет, к чему идет».
Нередкими были и разочарования Дмитрия Милютина. Главной своей задачей тот видел коренное реформирование русской армии и готовил его решительно и без всякой оглядки. По своей должности и положению, по доверию, которое к нему питал государь, Милютин имел голос во многих вопросах, и не раз удивлялся изменчивому царскому нраву.
В заседании кабинета министров 16 марта 1863 года он, князь Горчаков и князь Долгоруков убедили Александра Николаевича отменить ежегодный парад 18 марта по случаю взятия русскими войсками Парижа. Главный довод сводился к тому, что в напряженный период отношений с Францией едва ли стоит делать такой жест, оскорбительный для Наполеона III. Государь, по видимости, согласился и назначил вместо парада торжественный обед.
Велико же было удивление министров, когда на следующий день они случайно узнали, что обед точно состоится 18 марта, а парад – 19-го. В коридорах Зимнего объясняли, что тут действует «партия императрицы», подогреваемой патриотическим кружком Тютчевой, Блудовой и К°. В равной мере верным было объяснение тем, что парад выпросили великий князь Николай Николаевич и гвардейские офицеры.
Великолепный был парад. Французское посольство на этот день в полном составе уехало в Москву.
Горчаков был оскорблен, Милютин раздосадован, Валуев получил лишнее доказательство непрочности мнений государя. Александр Николаевич видел и терпеливо сносил молчаливое осуждение своих ближайших сотрудников. Ну не мог же царь им все объяснять, а дело было просто. Он-то был не министром иностранных дел и не военным министром, а государем российским. Не отношения с Францией, не состояние армии на западной границе были решающими соображениями для него, а национальная гордость, честь и память русского воинства. Министры пеклись о материальном состоянии страны, он же – и о ее духе. Не учитывая этого, нельзя понять всей деятельности русского самодержца.
Для Дмитрия Милютина министерский пост оказался непростым, но ему ничто в жизни просто не давалось. Труд и терпение – вот две лошадки, на которых он тянул всю свою жизнь и которые никогда не подводили.
Со дня назначения Милютин почти ежедневно устраивал совещания высших военных чинов, на которых подробно обсуждались все вопросы намечаемых преобразований. Для выработки решений по принципиальным вопросам создавались комиссии. Каждый желающий мог представить свои замечания и проекты. Такого рода усилия позволили Милютину составить общую программу преобразований менее чем в двухмесячный срок. 15 января 1862 года программа была представлена государю в виде всеподданнейшего доклада. В конце января Александр II доклад утвердил и тем положил начало военной реформе.
Одним из первых преобразований Милютина явилась реорганизация системы центрального военного управления и создание местных территориальных органов в виде военных округов.
Ранее артиллерией командовал генерал-фельдцехмейстер, инженерными частями – генерал-инспектор по инженерной части. Обе эти должности занимали великие князья, оба они обладали правом прямого доклада императору, а стало быть, военному министру фактически не подчинялись. Медицинский департамент, военно-судебные дела и военно-учебные заведения также были под рукой иных министров. Такое положение было изменено.
На окраинах и внутри империи войска издавна были организованы в систему армий и корпусов, часть из которых опять-таки не подчинялась военному министерству, и даже снабжением их продовольствием ведал генерал-провиантмейстер действующей или Кавказской армии.
По Положению от 6 августа 1864 года вся территория Российской империи была разделена на 15 военных округов. Каждый округ являлся одновременно органом и строевого управления, и военно-административного устройства, полностью обеспечивая все функции управления и снабжения войск. Военно-окружные управления в случае войны легко могли быть превращены в штабы действующих армий. Было уничтожено деление войск на корпуса. Высшей тактической единицей стала дивизия.
Едва ли не важнейшей мыслью доклада от 15 января была мысль об изменении существовавшего рекрутского устава. Имелось в виду привлечение к отбыванию воинской повинности всех сословий без исключения. Государь одобрил первые шаги к введению всеобщей воинской повинности, а это позволяло создать современную массовую армию, относительно небольшую в мирное время, но легко разворачиваемую в случае войны. Уже в 1862 году численность армии составила 800 тысяч человек – в три раза меньше росписи 1856 года.
Нередко случалось так, что, оставив государя в самом благожелательном настроении, Милютин находил его назавтра настроенным прямо враждебно, и это прорывалось в раздраженных упреках. Обычный повод был – Медико-хирургическая академия, студенты которой отличались вольностью мыслей и поведения, о чем незамедлительно и со всеми деталями сообщалось государю главой III Отделения. Особое раздражение вызывало появление в стенах академии «нигилисток» со стрижеными волосами и папиросками. Вполголоса рассказывали, как они под руку прогуливаются со студентами по коридорам и уютным уголкам, уделяя больше внимания не анатомии, а живым телам… Главный спрос был с администрации академии, и ее президент и вице-президент вычеркивались из представленных министром списков на награждение, но их император не видел, а видел каждодневно генерала Милютина.
