Старший надзиратель, женщина с выступающими зубами, которую заключенные окрестили «Большая Сьюзи», была не столь неприятной, как охранники в Англии. Меры безопасности не отличались строгостью, и женщин не заставляли оставаться в камерах надолго. Днем Долорс рисовала и писала письма. Вместе с Мариан они записались на заочные курсы. Они занимались рукоделием, затем сделанные ими вещи продавались за стенами тюрьмы, а вырученные деньги шли на общее дело. Долорс делала изделия из кожи, хотя особого удовольствия от этого не получала. В письме Феннеру Броквею, британскому члену палаты лордов, который поддерживал сестер во время их пребывания в «Брикстоне», она описывала бумажник, сделанный ею на его 92-й день рождения, и шутила, что если пошлет его по почте, то ему не следует волноваться при получении извещения о «маленьком пакете из Северной Ирландии» – это не бомба. Вечером, после поверки, женщины общались друг с другом, даже находясь в отдельных камерах. Кто-то молился по-ирландски. Иногда рассказывали истории о привидениях. Долорс «Арма» казалась чем-то вроде школы-интерната, только без учителей. На одном из снимков того времени сестры позируют, стоя среди улыбающихся заключенных, и, несмотря на окружающую обстановку, ухитряются выглядеть вполне гламурно.
Хотя эта новая жизнь была лучше старой, она все равно была жизнью в тюрьме и скоро наскучила. Дни мало отличались один от другого, и Долорс подолгу с тоской смотрела на кусочек неба, видный сквозь тюремное окошко – маленький голубой квадратик. Некоторые из женщин в «Арма» начали «грязный протест». Но сестры Прайс не приняли в нем участия. Они начинали пока еще незаметно отходить от движения. «Все видится немного иначе, когда начинаешь задавать себе вопросы», – замечала потом Долорс. В феврале 1978 года ИРА напала на отель «Ла Мон Хаус» в пригороде Белфаста в то время, когда там находилось много гражданских лиц. Бомба унесла жизни 12 человек и нанесла серьезные ожоги еще десятку. «Когда такое случается, ты должен спросить себя: «Что происходит?» – признавалась впоследствии Долорс. – Неужели я здесь потому, что хочу жечь и убивать людей? Неужели я здесь, потому что хочу превратить их в пепел?» Когда ИРА приказала Долорс не общаться с другими женщинами-республиканками, не присоединившимися к протесту, она вышла из организации, потому что не могла подчиниться такому приказу. Вместе с Мариан они достигли легендарного уровня в ИРА за те жертвы, которые принесли, но теперь, по ее собственным словам, Долорс стала «внештатной республиканкой».
В письмах к Феннеру Броквею Долорс отмечала, что она также начала подвергать сомнению эффективность насилия. «Долорс, как и ее сестра Мариан, постепенно убеждалась, что насилие ИРА – совершенно неверный путь, – писал Броквей Хэмфри Аткинсу, на тот момент министру по делам Северной Ирландии. – Я говорил Долорс, как и Мариан, что, если они выйдут из тюрьмы, переосмыслив свою прежнюю деятельность, ИРА может убрать их; следовательно, им безопаснее находиться в тюрьме». Однако к этому времени сестры Прайс боролись с проблемой более неотложной и экстренной, чем политика.
* * *
«У нас давно не было нормального отношения к еде или процессу приема пищи», – вспоминала Долорс впоследствии. Месяцы голодания и принудительное питание в Англии еще более усугубили и усложнили проблему. Во время голодовки, как отмечала Долорс, «твой организм говорит тебе, что хочет есть, а ты ему отвечаешь: «Нет, нельзя… Мы не победим, если я дам тебе пищу». Так формируется очень тяжелый образ мышления, который должен быть твердым, как скала, иначе ты начнешь есть. Потому что ты знаешь, что организм требует. Мы так устроены. Мы едим пищу и поэтому живем». После опыта самоотречения, продолжала Долорс, принудительное питание лишь усилило травму, потому что «оно создало еще большее отчуждение от еды, от всего процесса поступления пищи в организм». В результате она заключала: «Мы обе пришли к очень, очень, очень искаженной концепции функции пищи, и мы обе находили это крайне трудным – восстановить нормальные отношения с процессом приема пищи».
Возможно, здесь имело место своего рода «социальное заражение» – психическое взаимовлияние членов одной группы. Несколько других женщин в этой тюрьме недавно стали жертвами анорексии. Сестры Прайс не объявляли голодовку, но они тоже перестали есть. Мариан начала резко терять вес. Секретная правительственная комиссия пришла к заключению, что «оставить ее тюрьме – значит оставить умирать (за преступления, за которые никого не подвергли смертной казни)».
30 апреля 1980 года Мариан выпустили из тюрьмы, и она под вымышленным именем добровольно отправилась в Королевский госпиталь Виктории в Белфасте. Пресс-секретарь правительства заявил, что она получала «интенсивное медицинское лечение в течение последних трех лет», но больше ее нельзя лечить в «Арма». Первого мая ее обследовали в госпитале. Эта новость вызвала сильный резонанс. Английские таблоиды намекали, что девушку просто аккуратно вывели из тюрьмы, что анорексия лишь новая умная уловка ИРА.
Долорс обрадовалась, когда сестру выпустили. Мариан практически умирала, а сейчас у нее появился шанс выжить. Но в глубине души Долорс зрел конфликт с самой собой. «Все время небольшая часть меня надеялась, что, раз мы вместе прошли через столько испытаний, мы так и будем вместе», – признавалась она впоследствии. Сестры всегда воспринимались как единое целое: как дочери Альберта, как студентки, участвующие в протесте, как члены «Неизвестных», как узницы и как объявившие голодовку. Сейчас же их впервые разлучили. Долорс ощущала это как «разделение сиамских близнецов».
* * *
Подобно Брендану Хьюзу, Бобби Сэндз вырос как католик в протестантском окружении. Но когда Сэндзу исполнилось семь лет, то в микрорайоне узнали, что они католическая семья, и их вышвырнули из дома. В конечном итоге Сэндз вступил в ИРА. Первого марта 1981 года он перестал есть. Его последней пищей стал апельсин из тюремного рациона. Немного горький на вкус. «Я стою на пороге очередного потрясения мира, – писал Сэндз на куске туалетной бумаги, начиная голодовку. – Может быть, бог сжалится над моей душой». Две недели спустя второй заключенный объявил голодовку, еще через неделю – третий, и вот уже в «Лонг Кеш» голодали десять мужчин. Ничто не давало повода думать, будто Маргарет Тэтчер на сей раз проявит больше сочувствия. «Оказавшись перед лицом провала своего дискредитированного дела, эти жестокие люди недавно решили разыграть карту, которая может оказаться для них последней», – сказала Тэтчер.
Однако через четыре дня после объявления Сэндзом голодовки умер политик по имени Фрэнк Магуайр, и его смерть запустила цепь драматических событий. Магуайр являлся националистом, заседавшим в британской палате общин; он представлял графство Фермана и округ Южный Тирон. Его внезапная смерть привела к необходимости проведения дополнительных выборов. Первоначально это место хотел занять брат Магуайра, но с ним поговорил кое-кто из республиканцев – его убедили отказаться. Возник маловероятный, но довольно изобретательный план: за это место поборется Бобби Сэндз – прямо из-за решетки. Рекламный трюк, но какой резонанс он имел! Что может быть лучше для привлечения внимания и поддержки голодовки, чем тот факт, что один из голодающих вступил в борьбу за должность? Если бы Сэндз победил, это придало бы голодовке невероятную динамику: британское правительство может позволить умереть в тюрьме какому-то неадекватному участнику какой-то дурацкой голодовки… но ведь не члену парламента?
