– А почему бы и нет?
Она приподнялась, опершись на локоть:
– Ты впервые произнес эти слова.
– Мы каждый день что-то делаем впервые.
– А как насчет любви? – не задумываясь спросила Рэйчел. – Когда ты собираешься расстаться с девственностью своих чувств, Бен?
В ответ Профейн упал с кровати, быстро уполз в ванную и обнял унитаз, готовясь блевать. Рэйчел сложила руки перед грудью, как певица-сопрано на концерте:
– И это мой мужчина.
Профейн передумал блевать и стал корчить рожи перед зеркалом.
Рэйчел с распущенными и спутанными после сна волосами подошла сзади и прижалась щекой к его спине, как прошлой зимой на пароме в Ньюпорт-Ньюс прижималась Паола. Профейн рассматривал свои зубы.
– Отойди от меня.
– Ну-ну, – она даже не двинулась, – Всего одна порция дури – и ты уже на крючке. Ужели глас марихуаны слышу я?
– Это мой глас слышишь ты. Отойди. Она отошла.
– Достаточно или дальше, Бен? – Повисло молчание. Затем Профейн мягко произнес тоном раскаяния:
– Если я и на крючке, то только у тебя, Рэйчел О. – И воровато глянул на нее в зеркало.
– У женщин, – не согласилась сна, – У принципа брать и брать, который тебе кажется любовью. Не у меня.
Он принялся яростно драить зубы. Глянув в зеркало, Рэйчел увидела, как у него во рту и по обе стороны от подбородка расцветает громадный пенный цветок, словно язва проказы.
– Хочешь уйти, – крикнула она, – так уходи.
Он попытался ответить, но из-за щетки и зубной пасты нельзя было разобрать ни слова.
– Ты боишься любви, а это значит, что у тебя есть другая. Конечно, пока тебе не приходится отдавать, пока нет привязанностей, можно толковать о любви. Поскольку ничего серьезного в этой болтовне нет. Это лишь способ вознести себя. И унизить тех, кто пытается тебя понять, то есть меня.
Профейн булькал в раковине: отпивал из-под крана и полоскал рот.
– Видишь? – воскликнул он, переведя дух. – Что я говорил? Я же тебя предупреждал.
– Люди меняются. А ты что, не можешь постараться? – Будь она проклята, если заплачет.
– Я не меняюсь. Шлемили неизменны.
– Меня от этого тошнит. Может, хватит жалеть себя? Тоже мне, взял свою оплывшую, нелепую душу и развернул се во Вселенский Принцип.
– На себя посмотри со своим «МГ».
– Да при чем тут…
– Знаешь, что мне все время кажется? Что ты принадлежность машины. Только ты из плоти и потому развалишься быстрее нее. Машина долговечна, и, даже попав на свалку, она будет сохранять свои внешние очертания тысячу лет, пока се ржа не съест. А вот старушка Рэйчел к тому времени давно тю-тю. Ты запчасть, деталька, вроде радио, обогревателя или свечи.
Она совеем сникла. Профейн давил дальше:
– Я начал думать о себе как о шлем иле, которому надо опасаться мира вещей, после того как застал тебя наедине с твоим «МГ». Но мне тогда и в голову не пришло, что я вижу некое извращение. Тогда я просто перепугался.
– Отсюда видно, как мало ты знаешь о женщинах. Профейн принялся скрести голову, роняя на пол ванной внушительные хлопья перхоти.
– Слэб был у меня первым. Все эти упакованные в твид пижоны в Трокадеро Шлоцхауэра только ручки мне целовали. Бен, бедняжка, разве ты не знаешь, что юная девушка вынуждена выплескивать эмоции хоть на что-нибудь – на домашнего попугая, на машину; хотя чаще всего она вываливает их на себя.
– Нет, – сказал Профейн; в волосах у него был колтун, под пожелтевшими ногтями – омертвевшие частички скальпа. – Тут есть что-то еще. Не надо увиливать, не выйдет.
– Ты не шлемиль. Ничего особенного в тебе нет. Все в той или иной степени шлемили. Вылезай из своей раковины – сам увидишь.
Совершенно раздерганный Профейн застыл обмякшей грушей с мешками под глазами.
– Чего ты хочешь? Сколько я должен тебе дать? Этого, – он потряс перед ней дряблым и бесчувственным фаллосом, – достаточно?
– Недостаточно. Ни мне, ни Паоле.
– Да откуда ей…
– Женщина для Бенни найдется где угодно. Пусть хоть это тебя утешит. Всюду найдется дырка, в которую можно спокойно вставить, не боясь утратить свое драгоценное шлемильство. – Она расхаживала по комнате, громко топая. – Ну, ладно. Мы все шлюхи. Цена одинакова для всех и за все – рядышком, бочком, рачком, язычком. Ну что, готов платить, милый? Хоть по велению разума, хоть по велению сердца?
– Если ты думаешь, что мы с Паолой…
– Да хоть с кем угодно. И до тех пор, пока функционирует твоя пружинка. Выстроится целый ряд таких же идиоток, как я, разве что некоторые будут покрасивее. Это с каждой может статься, поскольку у всех нас есть вот эта штучка, – она положила руку себе между ног, – и к ее зову приходится прислушиваться.
Рэйчел улеглась на кровать.
– Давай, малыш, – сказала она, едва сдерживая слезы, – Это задаром. Ради любви. Залезай. И приятно, и бесплатно.
Профейн вдруг совершенно не к месту вспомнил мнемоническое руководство радиотехника Хиросимы для определения величины сопротивления по цветовой кодировке.
Грязным Членом Крутя, Оскверним Женский Зад Бессловесной Фигуры, Заваленной в Сад (или «Благодушной Фиоле Засунем Снаряд»). И приятно, и бесплатно.
Можно ли измерить их сопротивление в омах? Когда-нибудь, упаси, Господи, появится электронная женщина-робот. Может, ее назовут Фиолой
[256]. Возникает затруднение – заглядываешь в руководство пользователя. Концепция съемных модулей: пальцы чересчур толстые, сердце слишком горячее, рот великоват? Заменил – и порядок.
И все-таки он залез на Рэйчел.
Хотя Мафия сидела за решеткой, а часть Братвы, отпущенная под залог, вела себя смирно, вечером «Ржавая ложка» расшумелась сильнее обычного. Как-никак был субботний вечер на исходе самых жарких дней лета.
Перед закрытием Стенсил подошел к Профейну, который весь вечер пил, но почему-то оставался трезвым.
– Стенсил слышал, что у вас с Рэйчел не все ладно.
– Не начинай.
– Стенсилу сказала Паола.
– А ей сказала Рэйчел. Чудесно. Купи мне пива.
– Паола тебя любит, Профейн.
– Думаешь, ты меня потряс? Что ты ко мне лезешь, умник?
Стенсил-младший вздохнул. Рядом звякнул колокольчик.
– Пора, джентльмены, прошу вас, – воззвал бармен. Вся Шальная Братва благожелательно принимала такие типично английские штучки.
