– Как только будут результаты экспертизы по ней, пусть сразу же найдут меня! – бросил майор Звягину, вставая. – Меня интересует, когда она умерла.
И не обращая внимания на недоуменные взгляды подчиненных и омоновцев, пошел к машине. Больше всего ему сейчас хотелось напиться…
* * *
Всю дорогу, пока мрачный Закряжин вез его в отдел, Громыко молчал. Во дворе толпились ребята из свободных смен, оперативники резервной группы, еще какие-то люди в форме и гражданке, но майор прошел мимо, не удостоив никого даже взглядом. Растерянный дежурный козырнул из-за стекла, начал было рапорт, но Громыко отмахнулся от него, взбежал по лестнице, хлопнул дверью кабинета и рухнул в кресло.
В голове было пусто, все мысли куда-то разбежались, а перед глазами все стояла жуткая, нереальная картина: приоткрытая дверь гостиничного номера и вывалившаяся в коридор рука с синими буквами «Л-Е-Н-Я» на сведенных смертельной судорогой пальцах…
Любарский вошел в кабинет, сел напротив.
– Коля…
Громыко поднял на него пустые глаза, покачал головой, и вдруг его словно прорвало:
– Это… Я первый раз… Ребят жалко! Они ж… А это – не человек, понимаешь?! Не человек! Туда дистанционные заряды надо было, и подорвать все к гребаной матери! Все! Чтобы в клочья!!
– Успокойся, Коля.
– Успокойся?! А как мне успокоиться? Я с Ленькой десять лет… И Максимов… А Горбатко она прямо через дверь, на звук. Если бы не он, то и я бы… И меня!
– Его… ее Коваленкова сняла? – Любарский передернул плечами, закурил, спохватившись, протянул пачку Громыко, но тот не заметил, глядя в одну точку, потом сказал:
– Нет. Янка попала, три раза попала, но без толку… Ее… это существо… Как будто отключили, понимаешь? Чик – и нет никого, только кукла осталась… Кукла, Витя! Наших… всех, всех убила кукла! Нет никакого Черного киллера и не было никогда! Была кукла, а где-то сидит себе, ухмыляется и дергает за ниточки кукловод…
Любарский помолчал, выпуская дым, потом проговорил отстраненно:
– Наверху уже знают.
– Да и хрен с ними! – немедленно откликнулся Громыко.
Дверь вдруг с шумом распахнулась, и на пороге возник, тяжело дыша, краснолицый толстяк с дипломатом в руках.
– Иван Васильевич! – Любарский поднялся, пожал толстяку руку. – Ну что скажет экспертиза?
Старший эксперт Крымов прошел к столу, молча пожал руку Громыко, который вопросительно уставился на него, сел и неожиданно спросил:
– Выпить есть? Давление… Сосуды надо расширить.
Громыко встал, открыл сейф, выставил перед экспертом бутылку «подкожного» «Хенесси», стакан и блюдце с засохшим лимонным мармеладом. Коньяк этот майор хранил для особых случаев вроде внеплановых проверок, неожиданных визитов высокого начальства, но сейчас он почувствовал – пришло время вскрывать все заначки.
Пока Крымов возился с бутылкой, Любарский нервно ходил по кабинету. Потом у него запищал мобильник, и заместитель Громыко схватился за него с таким видом, словно всю жизнь ждал этого звонка.
– Да, Любарский! Да. Да. Что? Иду! Да, сейчас приду!
Он убрал телефон, с видимым облегчением повернулся к Громыко:
– Коля, там ребят хотят на вскрытие… Ну, без согласия родственников… Я пойду, разберусь, да?
– Конечно, Витя, – майор по-прежнему смотрел куда-то в угол, не меняя позы. Когда за Любарским закрылась дверь, в голове у него пронеслось: «Согласие родственников для осмотра тел оперативников, погибших при исполнении, не требуется. Финтит Любарский, лишнего знать не хочет. Страхуется. Правильно, ему ж, скорее всего, после меня отдел возглавлять, а дело «ЧК» наверняка в ФСБ передадут. Ох, как все погано…»
Крымов тем временем налил себе полстакана коньяка, шумно выпил, выпучив глаза, со стуком поставил опустевший стакан на полировку.
– Ну?.. – Громыко пододвинул к себе бутылку, но наливать не стал. Почему-то это вдруг показалось ему очень важным – услышать слова эксперта трезвым.
– Мне, Николай, шестьдесят лет, – осипшим после коньяка голосом сказал Иван Васильевич. – Из них почти сорок я работаю в органах. А из этих сорока двенадцать – с тобой. Много я разного видел… Такого, о чем, как говорится, ни в сказке сказать, ни за бутылкой рассказать.
– Не тяни, Иван Васильевич! – попросил Громыко, поморщившись.
– Хорошо… Словом, только факты, договорились? Там уже гэбэшники понаехали, протокол осмотра, первичное заключение – все забрали, с ребят моих подписку сейчас берут, а я сразу к тебе помчался. У нас же бар-рдак, сам знаешь. Я и свалил по-тихому…
«Зря он выпил», – подумал Громыко, вытащил сигарету и принялся разминать ее в пальцах.
– Ну так вот, – эксперт уставился на майора своими выпученными глазами и, прихлопывая ладонью по столу, начал говорить короткими, рублеными фразами: – Девушка, возраст – приблизительно от семнадцати до двадцати. Девственница. Скончалась около пяти лет назад, удушение. Странгуляционные следы на шее просматриваются до сих пор. Предположительно – самоубийство путем повешения.
Далее: все внутренние органы на месте, вскрытия не проводилось.
Далее: тело хранилось в холодильнике при низкой, ниже сорока градусов, температуре, но при высокой влажности. Видимо, какая-то специальная система, в обычных морозильных камерах очень сухо.
Далее: кровь и лимфа, судя по поверхностному осмотру, заменены какой-то жидкостью, я думаю, синтетическим незамерзающим полимером или… некой биоактивной жидкостью сине-голубого цвета. Члены тела гнутся, кожа проминается при пальпации.
Наконец, глаза заменены стеклянными протезами. Это все.
– Глаза? – Громыко отбросил размятую сигарету, привстал. – Она что, слепая?
– Она – мертвая, Николай, – эксперт вытащил из кармана платок, вытер потную лысину. – Понимаешь? Пять лет как мертвая. Глаза выдали бы ее, за эти годы они превратились бы в белые мутные шарики. И вообще… С ней сделали что-то такое… Опыт или эксперимент какой-то. Понятно, что это – чушь и чертовщина, но мне сразу подумалось про Ямайку: магия вуду, тонтон-макуты всякие, зом…
Договорить он не успел – грянул телефонный звонок. Громыко сел, снял трубку.
– Ну что, н-нах? Допрыгался, н-нах? – в трубке забился злой голос замминистра. – Из приемной звонили, бля… Ты даже по собственному не уйдешь, понял-нет, н-нах? Тебя, н-нах, по статье уйдут! Уже комиссию назначают, н-нах, по расследованию, н-нах! Ты почему операцию не согласовал, н-нах?
Громыко помолчал, потом спросил:
– Кому дела сдавать, Любарскому?
– Какие, н-нах, дела?! Какой, к гребеням, Любарский?! – в трубке послышалось сопение. – Отдел твой расформируют, н-нах…
